последнему ручейку улицы частного сектора, который впадал в озеро микрорайона. Здесь, друг за другом, стояли исполины, в которых тысячами жили творящие — и потому проклятые на нищету — люди. Рядом торчала брошенная стройка с полупостроенными домами. Нужно было спуститься с небольшой возвышенности — туда, где прошла асфальтовая полоса, переходящая в грунтовую. Рядом с дорогой стояли кучи машин, в ожидании хоть каких-нибудь хозяев, и просто жалко ржавели под тяготой жары.

В нескольких десятках метров впереди шёл мужчина по узкой тропинке — единственной, по которой можно было выйти в микрорайон. Он как будто хромал и вообще не особо старался в своём движении. Возможно, это тело двигалось только силой привычки, не имея внутри сознания. Мужчина этот покачивался из стороны в сторону, держа перед собой небольшой телефон и не замечая ничего вокруг. Он смотрел в телефон и глупо увлечённо улыбался. Хлопнула смерть — и он повалился в сторону, снесённый её кинетической силой. Акаша побежал вперёд, посмотрел с небольшой горки вниз, но никого не было — только сухой песок земли.

— Что там? — спросил Гавриил.

— Должен был упасть, — с тревожным удивлением ответил Акаша.

— Оставь. Что должно, то произойдёт — это не в наших силах.

Акаша ещё раз посмотрел вниз, желая убедиться: вдруг, всё-таки тело появится, и ему можно будет над ним поплакать, но ничего не было. И он, огорчённо вздохнув, встал и пошёл дальше.

Спустившись по нескольким ступенькам, которые здесь кто-то заботливо оставил, они подошли к микрорайону, который встречал их прямыми углами и длинными высокими препятствиями. Затем зашли за протянутый змеёй дом, будто ей в пасть. Внутри, окружённый серыми стенами, непокорный в своей старости стоял небольшой частный район. Словно артефакт былого, он здесь выглядел неуместно и очень уютно.

Видимо, это же чувствовали и окружающие дома. Поэтому они смотрели на него выбитыми стёклами и чёрными линиями гари. Они хотели очиститься, стать этими деревянными домами, сбросив с себя бетонные путы, но не могли уже освободиться от греха. И просто смотрели печальной бесчеловечной пустотой.

Их вела слепая воля, неясная никому — даже ей самой. Пройдя несколько районов, они сделали крюк и вернулись. Акаша сел на лавку, посмотрел на свои жалкие ободранные грязные ноги. Ему стало стыдно за такую грязь, и он ударил их несколько раз ослабевшими руками, которые даже не мог сжать. Заурчало в животе — он ударил и туда, а затем грустно согнулся и заплакал. Его теперь будут стыдить: за слабость, за слёзы, за то, что мешает, за всё происходящее. И всё, что он мог — это урчать животом. Акаша плакал и о своих слабых руках: вот бы они были сильные и можно было ударить себя так, чтобы пробить живот — тогда он точно не будет урчать, и тогда закончится всё, что он видит вокруг. Но это, к скорби самого Акаши, сейчас было невозможно.

Рядом стоял Гавриил и кусал нервные напряжённые губы, откуда уже не выходила кровь. Он думал: «Чего же ты хочешь?». В голове неприятно зудело чувство невыполненного дела. Его тянуло сюда. Это находилось здесь. Последняя часть — последний кусочек. Он был так близко, но нигде не мог найти его. И это сводило с ума, горько насмехаясь.

Где-то раздавались хлопки и взрывы, часть горизонта покрыл белый густой туман, пытающийся захватить само небо, тянущий к нему свои тонкие многочисленные пальцы — это всё не волновало двух людей, сидящих у старого подъезда.

Развернувшись, Гавриил решил ещё раз пройти кругом: он что-то упустил, точно упустил — этого не может здесь не быть. И он найдёт, не подведёт. Акаша отвернулся от умиления раскрывающейся нежной сиренью, и поковылял своим слабым телом вслед.

Пройдя ещё раз несколько районов, из-за дома, вдруг, показался человек. Он уверенным шагом шёл в их сторону и нисколько не смущался этим. Гавриил пошёл к нему, одновременно запуская руку в карман.

Теперь точно всё. В руках у этого странного высокого и плотного мужчины был пакетик с небольшим круглым предметом. Акаша заинтересовался им, подошёл ближе.

Оставалась сотня метров. Мужчина заметил двух человек, что шли ему навстречу — и совершенно не показывал никакого внимания. Он продолжал идти, как шёл ему навстречу Гавриил — тоже высокий и гордый собой. Пятьдесят метров… тридцать… двадцать. Они были всего на расстоянии нескольких шагов. Вдруг, Гавриил дёрнул рукой, доставая складной нож из кармана, раскрыл его, и бросился на проходящего рядом человека. Акаша, насколько мог, побежал к ним, пытаясь понять: не случилось ли с его другом чего плохого — почему он стоит над человеком. Возможно, и другому была нужна помощь.

— Вот и всё… — выдыхая, проговорил Гавриил.

— Что с ним? Плохо?.. — спросил Акаша.

Испуская последний вздох, человек подумал:

«Меня убили за лепёшку… я… и меня…», — и тяжело закрыл глаза, растворяясь в конечном несуществовании.

— С ним всё. Получил своё. На, вот, и ты получи, — Гавриил разжал мёртвые длинные пальцы и подал розовый целлофановый пакетик с сырной лепёшкой внутри.

— Спасибо!.. — на грязном лице Акаши из уголков глаз протянулись две небольшие канавки. Он ел и плакал, с щемящей признательностью перед своим другом, который отдал ему последнее, благословляя.

Шатаясь ослабленным телом, Гавриил понял, что последнее дело он сейчас не завершит. Да и спешить бело некуда. Он медленно пошёл к одному из подъездов, чтобы там бросить тело и временно закончить существование. За эти дни он так устал, что мог проспать несколько часов подряд — иногда даже не продолжать жить в собственном сне таким же грустным образом. Гавриил прошёл в раскрытый своими мёртвыми объятиями тихий подъезд, провёл глазами по покрашенным стенам, и лёг у входа в подвал. Рядом лёг Акаша. Они свернулись, как брошенные смыслом собаки, чтобы стало теплее и чуть живее — и уснули.

Акаша всю ночь пролежал — или ему так казалось — боясь пошевелиться. Казалось, будто стены слушают его, смотрят и смеются. Да, сначала он не помог одному, потом на его глазах умер другой. Совсем бессильный — есть над чем посмеяться. Даже ударить себя не может — не заслуживает наказания. Такой никчёмный. Но, с другой стороны, разве никчёмный? Разве не даёт ему жизнь благо? Не даёт ему спину друга? Не даёт ему солнечных лучей? Тогда почему они так громко и нагло смеются? Скрипучий смех, вой от ужаса — и снова смех. Чем он заслужил такое отношение?

Закрываясь руками, он старался отмахиваться от насекомых внутри головы. Но они зноем жужжали то одной мыслью,