Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И именно на этой грани ты можешь им жадно насладиться?
Но как возможно это? С Богом? В порывах Духа неземного?
Его взрастить в себе вначале надо! Что ж, породниться с ним, – удел не многих.
Как взлететь словом туда, где млечной дорогой рассечена Вечность?
Туда, где свет планет неведомо струится, и он свивается в Светило?
Там в выси распростерто зеркало чарующих Небес. Мы это знаем.
Оно зовет лукаво в безумстве яви жизни. Всегда одетое в лазурный плащ,
горящий под лучами Света. И смотрит, отражая наши лики, с пристрастьем Божьим.
И светлым днем, и в непрестанном ожиданье звездного полога, – повенчано с Землей.
Шлет на нее свои щедроты и льет по воле Божьей для нас живую сладость Бытия.
Да! Её глотая, странным стоном, несказанными восторгом и тоской, и отзывается Душа Поэта. Она зажигается, горит, и расторгнутая сила её костра вдруг рождает Вдохновенье.
Сначала наступает грань его. Не осязаемая, не пойманная, обозначенная лишь
образом и его отраженьем. Успевай только,– лови!
Когда на ней стоишь, на этой грани, тогда-то и видишь в темных неприветливых абрисах нежно-жемчужные дали, и зеркало – в банальной луже после дождя».
*
Это правда. Не все могут стать на эту грань, понежиться в её образном свечении. Видимо, потому, что многие свой духовный сад, не содержат в чистоте и добре. В нем много "мертвячины", пустой "отсебятины ". Он у них, у тех, кто паразитирует на чужом таланте и труде, по обыкновению, неопрятный и злой, желчный и недоброжелательный. А так хочется, чтобы Вдохновение – этот вечный Соловей – спутник Творца, всегда находился в нашем саду Добра и Света, чтобы любая веточка, которую он облюбовал, была бы упругой и живой, чтобы она любовно хранила его под звуки его же чарующих мелодий.
*
День уже клонился к вечеру; постепенно умолкал городской шум, сливаясь с последним, протяжным гулом колокола местного храма, чьи поднятые в небо головки светились неоновыми крестами; темнота вкрадчиво разливалась в бесконечном пространстве.
Евгения смотрела в монитор и уже, предаваясь мыслям о будущей книге и вдохновении, ничего не видела перед собой. В этих случаях работа ума не знает безработицы. Она знала, что сегодня ночью ей придётся поклониться едва ли не каждому прожитому дню и хорошенько пошарить мыслями в прошлом. Ведь в такие минуты ей не до сна. Поток давнишних, полу-утраченных воспоминаний проник ей в душу, и близкие сердцу образы представали перед ней, как живые. Они и не давали покоя, связывая ощущения с их будущей художественной окраской. « Как достичь магии слова, чтобы достичь звучания текста, чтобы он не расплывался в мельтешении мелочей, в беспредметности?»
После нехитрого ужина Евгения приступила к работе. Мысли, прежде чем уснуть на высвеченном экране компьютера, долго и беспокойно толкались, борясь за первенство. Толпа, да и только.
Она знала, что её жизнь подобна экспедиции в разные сферы бытия, маршрут которой словно, был соткан для неё, – вначале ученицы – золотой медалистки, выпускницы вуза с красным дипломом, затем кандидата наук, педагога, журналиста, живописца, – из неписаных творческих профессиональных законов, неслышных тонких мелодий человеколюбия, из множества нравственных интонаций.
Её силой и одновременно слабостью была доброта, – не показушная, но такая, которой не хватало времени и рук, чтобы обнимать всех слабых, успокаивать разочаровавшихся, дарить всем нуждающимся. Её добрая забота о людях была беспорядочной, безудержной, требующей много энергии и воли, порой совсем непонятной для окружающих.
–Ну, что тебе,– больше всех надо?– порой слышала в свой адрес.
Но не могла ничего поделать с собой. Отзывалась на людскую боль. Любая боль ведь вездесуща: и в логове зверя она тоже боль. Унять её – задача человечья. Евгения искренне сочувствовала тем, кто искал помощи. Видать с годами, её чуткое отношение к людям вскипятило в сердце справедливость, в нём постоянно рделась искра самопожертвования.
«Хорошо бы ничего не забыть, ведь столько всего накопилось»,– смотрела на ранее продуманный и сохранённый в файле план, фактически, оглавление будущей книги. Но всего не предусмотришь. Хотя часть материалов уже написаны, но, перечитывая их в который раз, Евгения продолжает творчески их переживать, шлифовать, изумлять своих персонажей какими-то новыми подходами, советоваться с ними, словно они были живыми. «Вы мне здесь, Андрей Петрович, не шалите, да, да, обниматься с Вами будем в конце очерка, ну, мало ли что,– название?! Ведь название несёт на себе смысловую нагрузку всей истории, аккумулирует авторский замысел и, конечно, интригует читателя. Поэтому так и оставим».
6
Обнимаю
Мало ли какие письма приходили в редакцию еженедельника! Самые разные: от восторженных до разоблачительных, от добрых до злых и т.п. Прежде, чем написать какой-то очерк, ей надо было вжиться в каждую историю. Однажды среди нескольких десятков этих посланий Главный редактор обратила внимание на измятый пожелтевший конверт. Подписан он был, как ни странно, химическим карандашом. Первое прочтение оставило журналистку в недоумении: сумбур каких-то переживаний, обо всем, и, вроде, ни о чем конкретно. Только вчитавшись внимательнее, становилось понятным: человек на краю, он мечется, ему одиноко, обидно. Нет, у него – семья, проживает не один. Но, оказавшись инвалидом, не понятым и не воспринятым, он утратил интерес к жизни, и вот-вот предпримет то, о чем и сам открыто боится говорить. "Я не слюнтяй, поймите. Пишу вам в ответ на статью Е.Ткачевой о добре и зле в нашей жизни. Я никому не нужен,– писал он, – разве что дети еще нуждаются в моей, немалой по сельским меркам, пенсии военнослужащего. Одиночество души – это страшная вещь! Я мыкаюсь с ней и туда, и сюда, но никому нет дела до того, что там в ней творится. Никто не знает, многого не знает обо мне…
Я прожил трудную жизнь. Кадровый офицер. Объездил всю страну, которой сегодня нет, но которой отдал все свои силы. Знаю цену трудовой копейке с детства. Родился и вырос в многодетной семье в деревне. Потому, уйдя в запас, и поселился на старости в родных краях. И дружбу познал, и измену, и любовь, и равнодушие, и боль и радость. Трагедия-то в том, что полгода назад по чистой случайности я потерял обе ноги. Передвигаюсь на коляске. И, Боже мой, как же я уже всем надоел! Близкие измучились. И мне жизни нет… Я стал неполноценным в этой жизни. И ничего