Я мысленно поблагодарила его.

Каждое утро с тех пор, как мы приехали, я шпионила за этим мальчиком и его мамой, и мне не приходилось ничего объяснять. Примерно через час они уходили с пляжа, а я возвращалась в гостиницу, к Габриэлю.

Мальчика звали Том.

Он был послушным и довольно спокойным. Иногда казался немного грустным.

Я думаю, он скучал. Не вылезал из воды.

Отличный пловец, как и Эстебан.

Его мать в воду не заходила. И почти не смотрела за сыном. Только распоряжалась, не отрываясь от книги: не уходи далеко, обсохни, оденься. Том время от времени просил с ним поиграть. Ее хватало на несколько минут, потом она снова предоставляла ему развлекаться в одиночестве. И скучать.

Голос у Тома был не совсем такой, как у Эстебана. И кожа немного светлее. Но эти отличия — мелочь по сравнению с явным сходством. Если бы Тома можно было поставить рядом с Эстебаном, никогда бы не угадать, кто из них кто.

Совершенно одинаковые, близнецы.

Три дня я пыталась себя образумить — у меня высшее образование, я врач, я не верю ни в какого бога и ни в какой рай, Эстебану сейчас было бы двадцать лет, Тому на вид десять, и пусть он улыбается как Эстебан, смеется как Эстебан, плавает как Эстебан и носит такие же шорты...

Том не может быть Эстебаном.

И тогда я уцепилась за единственное доказательство, которое еще могло бы меня убедить, что я не падаю в бездонный колодец предположений, не держусь за абсурдную иллюзию.

Ангиома Эстебана. Заметное родимое пятно на уровне лобка, под шортами.

Я подстерегала момент, когда Том вставал, раздевался, одевался или когда мать стряхивала приставший к его коже песок — такое случалось редко. Я впивалась взглядом в низ живота мальчика, разрываясь между голосом разума, надеждой на то, что никакого пятна там нет и это помешательство наконец закончится, и голосом сердца, надеждой увидеть справа это родимое пятно, доказательство, что передо мной живой Эстебан.

И пусть он за десять лет не стал старше. Пусть он меня не помнит, у него другое имя и другая мама. Неважно, куда он исчез и что пережил за все эти годы.

Он вернулся.

Но, как я ни старалась, ничего у меня не вышло. Стаскивая шорты, Том стыдливо заворачивался в полотенце. Ничего я не разглядела и когда он выходил из воды и отяжелевшие шорты чуть съезжали на бедрах. Я проклинала его мать, которая за три дня ни разу не достала тюбик крема от загара. Светлая кожа Тома покраснела в первый же день. Он ни разу не пожаловался, но из-за солнечных ожогов еще труднее было бы различить пятно на его коже.

Можно подумать, мать нарочно поджаривала его на солнце, чтобы скрыть метку!

— Мама, иди сюда!

Том стоял в воде, волны доходили ему до пояса, но чуть подальше, в нескольких метрах, поднимались куда более грозные валы. Любая волна посильнее могла его опрокинуть. Я еле сдерживалась, мне хотелось заорать, велеть ему вылезать из воды, все высказать его матери. Она неохотно подняла глаза от книги.

— Ты идешь, мама? — звал Том. — Не хочешь — не купайся, только сфотографируй меня. Смотри!

Когда волна вот-вот должна была врезаться ему в спину, он изо всех сил подпрыгивал, падал в соленую пену, смеясь, отплевывался и пытался встать на ноги, пока не накатила следующая волна.

Эстебану тоже нравилось так играть. Но я была рядом с ним.

— Мама!

На этот раз мать, против всех ожиданий, встала, взяла мобильник и направилась к океану.

До ее подстилки меньше семи метров. Сейчас или никогда!

Я проводила ее глазами. Она шла к воде, подняв телефон до уровня глаз.

Другого случая у меня не будет.

Вокруг никого не было, если не считать дремлющих бабушки с дедушкой и их внуков, роющих яму в песке.

Я не спеша подползла, уверенным движением взялась за пляжную сумку матери Тома. Ее бумажник лежал там, среди сваленных как попало книг, шариковых ручек, ключей и каких-то флаконов.

Обернулась — хотела убедиться, что она по-прежнему стоит ко мне спиной.

Схватила бумажник, торопливо раскрыла, отгоняя тучу неприятных мыслей, да, я спятила, я роюсь в чужих вещах, если меня поймают, если... Но это все потом.

Вытащила удостоверение личности. Надо было как можно быстрее, буквально за секунду все запомнить, а потом успеть положить бумажник на место, отползти, снова стать невидимкой.

Руки у меня дрожали, пластиковая карточка выскользнула из пальцев, упала на песок.

Черт!

Я умоляюще взглянула на океан. Том плескался в во­де, его мать, стоя с мобильником в руке, ждала, пока мальчик наиграется в дельфина.

Подняв карточку и стряхнув с нее песок, я прочитала:

Амандина Фонтен

Фруадефон

63790 Мюроль 4

В интерьере кабинета доктора Ваяна Балика Кунинга строгость — демонстрация серьезного отношения к его клиентам — сочеталась с экзотикой. Это создавало спокойную атмосферу, располагавшую к расслабленности и откровенности. Искусно подобранные материалы рождали гармонию желтых тонов: шафрановые стены, золотистый ковер на полу, кожаные кресла и диван цвета маиса, некрашеная деревянная мебель и не­многочисленные медные предметы: часы с маятником, две лампы, несколько скромных статуэток балийских божеств.

Пока я устраивалась на диване, Ваян Балик Кунинг зажег сандаловую палочку, не спеша подготовил к работе диктофон и уселся в кресло из древесины гевеи.

Лицом ко мне.

Так лучше.

Во время первых сеансов он садился позади меня, и меня бесило то, что я его не вижу, мне казалось, я разговариваю со стеной, я не могла проверить, не уснул ли он, не играет ли на телефоне в Candy Crush. К то­му же на Ваяна Балика Кунинга приятно смотреть. Утонченный плод французско-балийского скрещивания. Золотисто-смуглая кожа, черные как смоль волосы с проблесками серебра, взгляд побитой обезьяны, но сложение при этом атлетическое. Доктор Кунинг — дипломированный психиатр, выпускник медицинского университета Париж V, ничего общего с шарлатаном, который дурит пациентов, украшая свой кабинет изваяниями Вишну, Шивы или Брахмы.

— Так вы говорили, Мадди, что этот мальчик, Том Фонтен, похож на Эстебана?

— Нет, Ваян, я не это сказала. «Похож» — неточное определение. Я сказала вам, что... что это был он!

Ваян еще основательнее устроился в кресле, ухватился за резные подлокотники. Приготовился к сложному сеансу. Он пока не представлял, до какой степени...

— Мадди, вы прекрасно знаете, что это невозможно. Эстебану сейчас было бы двадцать лет. И этого простого соображения достаточно, чтобы прекратить строить какие бы то ни было домыслы и иллюзии на этот счет. Том — не Эстебан.

Я порывалась ответить, но Ваян поднял руку, показывая, что я не должна его перебивать.

— А значит, следует взглянуть на эту проблему с другой точки зрения и задать себе первый вопрос. Почему вы уверены, что этот мальчик, о котором вам