безлюдной платформе японца никто не встретил. Выла метель. Он спросил у единственной живой души, старухи в растрёпанном полушубке, где находится гостиница «Меридиан». Та сказала, что идти надо два километра «во-о-она туда». Что же делать, Игараси-сан пошёл , не зря иероглифы его имени и фамилии означают «шаг за шагом» и «пятьдесят штормов».

   Мне назначил государь в путь отправиться в Коси,

  И приехал я туда, где идёт неслышно снег.

   Краснояшмовых годов уж пять прошло, пять лет не спал

   Я в плену у милых рук на расстеленных шелках…

   Пассажиры проносившихся мимо поездов имели возможность увидеть, как сквозь снег вдоль путей ковыляет в длинном чёрном пальто скрюченная кривоногая фигурка с портфелем, а на некотором отдалении за нею следует высокая старуха в полушубке из овчины.

   Заметив за собой старуху, Игараси убыстрил шаг, почти побежал. Ограбит его ведьма или, того хуже, убьёт! Хотя Игараси-сан и являлся потомком самурая, отношение к смерти у него было несамурайское. Когда пять лет назад умерла его жена и родня торжественно складывала её прах в урну, выбирая палочками сохранившиеся кости: сначала ног, потом остального, до фрагментов черепа (даже после смерти никто не хочет стоять вверх тормашками, не так ли?), Игараси-сан испортил печальную церемонию – он выронил на пол кусок нижней челюсти жены и сам свалился рядом.

   Японец перевёл дух: о-кагэсама-дэ, отстала наконец старуха. Теперь можно помечтать о тёплом душе и чистой постели. Но сервис гостиницы «Меридиан» даже самого неприхотливого постояльца лишал добродетельности. Дверь в номер не запиралась (Игараси-сан подпёр её платяным шкафом), а в полночь у соседей началась пьянка. Игараси ворочался в постели под чужие пенье и галдёж, раздражённо думая, что громкий притворный смех выдаёт у мужчины недостаток уважения к себе, а у женщины… что он может выдавать у женщины… Похотливость, наверное.

   За стенкой раздались шум драки и вопли: «убивают!» Потом кто-то стал ломиться в номер Игараси-сана – от сокрушительных ударов в дверь шкаф заходил ходуном. Японец больше не раздумывал: он схватил портфель и не слишком складно выпрыгнул из окна. К счастью, в «Меридиане» было всего два этажа.

   Его отвезли в самую обычную районную больницу – с духотой и сквозняками, с запахом болезней и лекарств, с не запирающимися (в интересах больных, конечно) кабинками туалетов, с криками боли по ночам и утренним вывозом умерших на грузовом лифте, где к стене была приклеена скотчем иконка-календарь. Положили Игараси под большим фикусом в коридоре между мужским и женским отделениями.

   Здесь подрабатывала сиделкой статный воин Света. Именно воином она была. Сиделкой её называть язык не поворачивался, потому что сиделка – это пассивное кроткое существо, которое с вязанием или мобильником тихонько сидит возле больного, изредка давая ему попить, если он очнётся. А Света ни минутки не сидела. Десять старух находились под её платным надзором, каждую надо было накормить, подмыть и протереть, перепеленать. Пока Света ловко обрабатывала их дряблые промежности, старухи в полубреду называли её мамой и всё просили за руку их подержать, но Света отказывала, она знала, что это они последнюю энергию из неё высосать хотят.

   Война Светы – против смрада и разложения, когда плоть отказывается подчиняться человеку – шла на самом последнем рубеже. Её главным оружием были мочеприёмники, одноразовые силиконовые перчатки, детская присыпка, слабительные свечки, баллончик с ароматной пенкой, памперсы.

– Утка нужна? Может, обтереть вас? – спросила она японца.

   У Игараси-сана имелся опыт телесного общения с блондинками. Когда Света брызнула ему на живот пенкой, он вздрогнул и игриво спросил:

– Горных мужчин не боитесь?

– Вы с гор спустились, что ли? – спросила она, мягко произнося “г” на южнорусский лад.

– Извините. Не горных, а голых, – смутился он. – Мы, японцы, ваши буквы “л” и “р” путаем.

– Никаких мужчин я не боюсь, ни одетых, ни голых, – с презрением ответила Света, не прекращая работы.

– Вы одна живете?

– Сейчас одна. Дочка в Перми учится на коммерческом… Ещё Яшка со мной жил… – на её лице проступила лёгкая тень. – Прошлым летом в форточку улетел. Ласковый был попугай, всё причёску мне перебирал: «Давай поцелуемся!» Иногда матом ругался – «Вася, иди ты на …». Вася – это мой муж покойный, пил сильно… Для него Яшку и купила, чтобы речь после инсульта восстанавливать.

   Она укрыла Игараси-сана одеялом.

– Всё. Ладушки. Если что, зовите. Я тут круглые сутки.

   Японец проводил женщину взглядом. Её вздыбленные ядрёной химией волосы показались ему шлемом воительницы. Сан ва кирэй дэс нэ… Да. Красивая.

   Ночью господину Игараси приснился театр Кабуки. Показывали легенду о создании Японии. Юная богиня Изанами со своим будущим мужем спустились с неба и были счастливы на островах, пока не случилась беда. Родив бога огня, Изанами умерла, унеслась обратно на небо и превратилась там в чудовище, богиню смерти.

– О-о-о-уи!

   —И-и-и-о-ои!

   Лица, позы и возгласы были выразительными до слёз. Журчала флейта хаяси, постанывал барабан цудзуми, и подражал журавлиным голосам, умилял душу любимый сямисен. Звуки музыки зависали в воздухе и таяли медленно, словно нежные португальские сладости в жаркий день. Тин-тон-сян…

   Полетели, закружились белые лепестки, из-за зонтика выглянула красавица с утыканной цветами прической. Это была Изанами. Как птица крыльями, замельтешила она своими длинными рукавами.

   Ладу-ладу-ладушки, где были – у бабушки,

Там чернеет одинокий вяз и на вязе вызрели плоды,

  Тысячи слетелись разных птиц,

Но тебя, мой милый, нет и нет.

   Богиня приблизилась к Игараси – её лицо показалось знакомым. «Света-сан!». Сиделка ответила Игараси-сану нежным прикосновением веера и вдруг навалилась на него, властно потащила из сна. Он открыл глаза: в свете коридорного ночника рядом на подушке лежала растрёпанная седая голова. Да это сама Смерть!

   Крики японца и старухи перебудили всех – даже тех больных, которые вечером приняли снотворное…

– Она просто слепая и глухая, в туалет пошла и заблудилась, – оправдывала столетнюю бабулю Света, делая Игараси успокоительный укол.

   Наутро она отвела его в женскую палату, чтобы предъявить ночную визитёршу. Обложенная тремя подушками, в расцвеченной васильками ночной рубашке и в антиварикозных чулках та, свесив свои древние ноги, сидела на кровати, смотрела вдаль невидящими глазами и не подозревала, что на её тумбочке остывает, превращается в холодную лепёшку манная каша.

   Игараси-сан стал кормить слепую. Он прижимал чайную ложечку к её нижней губе и, когда бабуля приоткрывала беззубый рот, отправлял туда кашу, время от времени осторожно собирая подтёки манки с