И впрямь чудеса!

Окликать его Зарубин не стал да и купаться расхотелось, от воды холодном дохнуло. Теряясь в догадках, он пошёл обратно, к костру, где хлопотали попутчики. Они уже приспособили старые ящики вместо стола, вскипя­тили котелок, заварили чай и намазывали бутерброды покупным маслом.

Это забавно, — сказал он, присаживаясь у огня. — но я сейчас видел настоящего Деда Мороза.

Где? — односложно спросил попутчик, никак не вы­разив чувств.

— Вон там, за поворотом! На мостовой опоре стоит.

— Видать, тоже на паром опоздал, — как ни в чём не бывало проговорила тётка.

Зарубин головой потряс.

— Что он здесь делает? В такую пору?

— Бродит, — сказал попутчик, тоскливо взирая то на чайник, то на свои сумки. — У нас же все леса за­колдованные. Поэтому написано кругом: «Родина Деда Мороза»! А раньше на въезде плакат висел: «Пижма — земля героического труда!» Это когда наш председатель вторую Звезду Героя получил. Теперь тут круглый год — Новый год! Колхозов нет, работы нет, а каждый день — праздник! Зарплату никто не получает, а кругом одни ма­газины и торговые центры. Даже у нас возвели новый маркет. Коммунизм построили, мать его за ногу!..

И выразительно пнул сумку.

— Домой приедем — получишь! — спокойно сказала его жена, оценив намекающие телодвижения мужа. — И тебе будет праздник. А ты присаживайся, каши ман­ной поедим, чайку с конфетками попьём!

Это уже было приглашение к столу, бывшие беззубые но привычке всё ещё варили себе кашки. Зарубин от­крыл багажник, достал сумку с провизией, заготовлен­ной в дорогу, и армейскую фляжку с коньяком — попут­чик сразу повеселел.

— Только этот Дед Мороз у нас не совсем настоящий. Хотя росту в нём два метра с лишком! Я его, как тебя, не раз видел близко. Бывают же такие высокие люди! Он у нас артист.

Тётка посмотрела, как Зарубин наливает коньяк, и жёст­ко выразила своё неудовольствие:

— Дьявольское отродье — ваш артист. Ещё говорят: оборотень! Или хуже того — леший. Сила в нём сатанин­ская!

Попутчик был решительно не согласен, но выразил­ся как-то туманно:

— Дива Никитична его молоком поила и кропила — ничего подобного! Так и остался заслуженным артистом.

Его жена пристально посмотрела в сторону разрушен­ного моста и набожно перекрестилась.

— Всё одно — нечистая сила!

— Нечистой силы не бывает, — вдохновлённый попут­чик взял свой пластиковый стакан. — А оборотнями всег­да называли предателей, у которых нутро гнилое. Или ми­лиционеров теперь. Не надо слушать полудурков и старух. В природе вся сила — чистая! Это ещё Ломоносов сказал.

— Чтоб узнать, оборотень или нет, надо парным мо­локом напоить и окропить, — сообщила тётка уже для Зарубина. — Раньше так проверяли. И всех на чистую воду выводили.

Её муж ответом не удостоил.

— Кстати, он по пути в столицу через нас проезжал. И предсказал нашему пижменскому краю богатое будущее.

— Кто проезжал? — спросил Зарубин, потеряв нить разговора. — Дед Мороз?

— Ломоносов!

— У меня в юности было такое прозвище, — вспом­нил он.

— Да вижу: нос-то тебе сломали... В драке, что ли?

Зарубин хотел рассказать, что кличкой такой награ­дили по другому случаю: получив серьёзную травму и две недели пролежав в больнице, он вернулся и сам начал ло­мать носы. Тётка не вникала в мужской разговор, тяну­ла свой и не давала сказать.

— Где оно, это его будущее? — огрызнулась она. — Столько дырок в земле провертели, хоть бы что! У дру­гих вон хоть минералка впустую, но течёт. А у нас кол­хозы, и те развалились. Одни дракоши с драконицами панствуют...

— Будущее ещё будет! — философски, но резко пре­рвал её муж. — Тебе всё сразу вынь и положи, а его за­служить надо.

— Ты ему много не наливай. — посоветовала тётка. — Иначе до утра не отвяжется, поспать не даст, артист! Он у меня не пьянеет, верней, язык всегда трезвый, но голо- иа дурная делается. Такого нагородит — только слушать успевай. Одно слово — Баешник. Фамилия у него такая.

— Неужели такая фамилия? — восхитился Зарубин, вспомнив свой псевдоним.

— Такая и есть, — подтвердила тётка. — Всё равно что болтун. Пустомеля! Иногда перед людьми стыдно бывает...

— А у самой-то какая фамилия? — рассмеялся попут­чик. — У нас весь род — бухтинщики да баешники. Рань­ше, когда плотницкие артели ходили в другие края, одно­го непременно брали с собой. Радио не было, телевизоров нс было, а развлечений охота. Вот мои предки и баяли, То есть сказы разные сказывали. Топором не махали — языком зарабатывали полную артельную долю. Разговор­ное искусство всегда ценилось! Так что мы с дедом Моро­зом вроде как из одного актёрского цеха.

Зарубин только этого и хотел!

— А я люблю байки послушать! Давно вот так ночь не сидел у костра...

— Если в охотку враньё его терпеть — на здоро­вье, — позволила тётка и натянуто замялась. — Можно Я у тебя в машине поночую? Мне с вами тут сидеть со­всем не по нутру...

— Да конечно! — Зарубин разложил пассажирское си­денье и накрыл спальным мешком.

— Ага, забоялась! — обрадовался попутчик и без жад­ности, со вкусом выцедил коньяк. — Гляди, заберёт тебя Дед Мороз в снегурочки! Вот он, религиозный дурман, мракобесие, всю жизнь борюсь. Скоро на Дорийское пой­дёшь багул нюхать... Ладно, пей чай да ложись! И не ме­шай мужикам.

Солнце зашло, и потому как становилось сумеречно, тётку начинало откровенно поколачивать. Она торопливо поела каши, выпила чаю, поглядывая в сторону снесённо­го моста, бережно надкусила пряник и нарочито зевнула.

— Пошла я спать.

— Приятных снов! — облегчённо пожелал муж.

Едва она скрылась в кабине, Зарубин налил по ма­ленькой, и попутчик подбросил дров в костёр. Оба почувствовали волю и азарт: один рассказывать, другой слушать. И начал Баешник с недосказанного ещё по дороге — про районного охотоведа, которого звали на Пижме Недоеденный, хотя фамилия тоже была как прозвище — Костыль. И вид у него соответствовал: прогонистый, но плечистый и нравом несгибаемый, с заусенцами. Сюда приехал откуда-то из Белоруссии, как молодой специ­алист, школьный учитель физкультуры, но пообтёрся, пер­вый раз женился на местной и остался. Жил бы себе да и жил, пускал бы корни в худую Вологодскую землю, однако этот пришлый бульбаш увлёкся охотой, бросил жену, школу, наел на дичи толстую шею и пошёл в егеря.

Не минуло и года, как физкультурник благодаря высшему образованию сделался охотоведом, и мужики поначалу об­радовались: грамотный, вежливый и имя у него ласко­вое — Олесь. Предыдущий-то был из шофёров, поймает на охоте с нарушением, на весь лес ор стоит — мать-пере- мать, отлает как собаку и, бывало, отпустит без составле­ния протокола. А этот даже не пожурит, сразу ружьё от­нимет и такой штраф выпишет, хоть корову со двора веди или вешайся. Потом и вовсе взвыли вольнолюбивые, гор­дые пижменские мужики: в лес стало ни ногой! Не то что за зверем, по грибы-ягоды, и то в ножки Костылю кланяй­ся, а что собрал в лесу, ему принеси и сдай за копейки.