* * *

— Ну и как там было, в Афганистане, дорогой? Ну, естественно, до того, как тебя ранили? — довольно бестактно спросила мать. — Хоть какие-то развлечения были?

Мама всегда умудрялась обращаться ко мне со словом «дорогой», не вкладывая в него ни малейших эмоций. В ее случае здесь даже присутствовала некая доля сарказма — так насмешливо и подчеркнуто раскатывала она букву «р» в середине слова.

— Меня отправили туда не развлекаться, — раздраженно ответил я. — А сражаться с Талибаном.

— Да, дорогой, я это знаю, — сказала она. — Ну, хоть что-то хорошее там было?

Мы сидели за столом на кухне и обедали, мать с отчимом выжидательно уставились на меня.

Все равно что спросить вдову президента Линкольна, понравился ли ей спектакль, во время которого застрелили ее мужа. Что я должен был ответить?

Если честно, я развлекался там на всю катушку, ровно до того момента, как грянул взрыв, лишивший меня ноги. Но потом я подумал, что говорить этого не стоит.

До сих пор грели воспоминания о первом убитом мною талибе; до сих пор помню, какое испытывал возбуждение, когда мы расстреливали с вертолета позицию врага разрывными снарядами 50-миллиметрового калибра, как по спине при этом бежал восторженный холодок. Сама мысль о том, что мы добиваем врага в его логове, до сих пор вызывала прилив адреналина.

Вообще-то человеку не должно нравиться убивать других людей, но мне нравилось.

— Думаю, все было нормально, — ответил я. — Очень часто сидели и вообще ничего не делали, правда. Так, перекидывались в картишки.

— Ну а самих талибов видел хоть раз? — спросил отчим.

— Немного, — небрежно отмахнулся я. — В основном издали.

С расстояния двух футов, напоровшимся на мой штык.

— Ты хоть раз стрелял? — спросил он. Он говорил об этом, как об охоте на фазанов.

— Приходилось, — ответил я.

И сразу вспомнился день, когда мой взвод был внезапно атакован превосходящими силами противника. Я сидел на крыше бронетранспортера и вел огонь из «джи-пи-эм-джи», пулемета общего назначения, который все мы именовали просто «джимпи». Я столько стрелял в тот день, что ствол «джимпи» раскалился докрасна.

Я мог бы рассказать им об этом.

Я мог бы рассказать им о страхе. Не столько о страхе быть раненым или убитым, сколько о боязни подвести своих. Провалить дело. И этот страх не сравним ни с каким другим.

На протяжении всей истории каждый солдат задается одними и теми же вопросами: «Что я буду делать, когда дойдет до схватки? Как поведу себя перед лицом противника? Стану ли убивать, или позволю убить себя? Буду ли храбрым, или подведу своих товарищей?»

В современной британской армии офицерская подготовка сведена к цели научить молодых парней и девушек действовать рационально и решительно в экстремальных обстоятельствах и под большим стрессовым воздействием. Командовать — вот чему учат там, умению командовать, когда вокруг разверзся настоящий ад. Это называют «командным моментом» — иными словами, моментом во времени, когда вдруг происходит нечто страшное — к примеру, внезапное нападение или же взрыв придорожной мины. В этот момент все солдаты смотрят на своего офицера — то есть на тебя, — смотрят и ждут, когда он скажет им, что делать и как реагировать. Ведь спросить больше некого. Ты должен принимать решения, и от этих решений зависит жизнь твоих людей.

Подготовка учит также командной работе и в частности доверию. Не надеяться на других, но знать, что эти другие доверяют тебе. И когда приходится отбивать атаку, солдат встает во весь рост и стреляет в противника, но не за королеву, не за страну. Нет, он делает это ради своих товарищей, которые рядом, которые погибнут, если он не станет их защищать.

Моя биологическая семья могла бы счесть меня за сумасшедшего, но я таковым не являюсь. Ребята из взвода стали моей семьей, и я часто подвергал себя смертельной опасности, чтобы защитить их.

Но в конце концов везенью настал конец.

Убивать врага с радостью, даже с удовольствием — человеку непосвященному может показаться, что солдат слишком низко ценит человеческую жизнь. Но это неправда, это огромное заблуждение. Смерть солдата производит самое удручающее впечатление на его однополчан. В такие моменты каждый прокручивает время вспять и задается одним и тем же вопросом: что я мог сделать, чтобы спасти его?

Почему он, а не я? Выживший всегда испытывает чувство вины, и избавиться от него хотя бы на время помогает только одно — продолжать бой, убивать врага.

— А ты, смотрю, не слишком разговорчив, — заметила мать. — Я-то думала, солдаты больше всего на свете любят вспоминать и рассказывать разные байки о битвах и сражениях.

— Да рассказывать тут особенно нечего, — ответил я.

И подумал: мало что можно рассказать такого, что не испортило бы ей аппетит.

— Видел вас обоих сегодня по телевизору. — Я решил сменить тему. — В Челтенхеме. Новичок молодец, достойная победа. А вот Фармацевт опозорился. В какой-то момент показалось, он тоже может выиграть. — Я понимал, что не слишком тактично напоминать им об этом, просто любопытно было увидеть их реакцию.

Мать сидела, опустив глаза, и рассеянно гоняла ломтик картофеля по тарелке.

— Твоя мать не хочет об этом говорить, — сказал отчим — видно, тоже захотел сменить тему.

Не тут-то было.

— А ваш старший конюх считает, что лошадь отравили, — сказал я.

Мама резко вскинула голову.

— Ян сам не понимает, о чем говорит, — сердито сказала она. — В любом случае ему не следовало говорить с тобой.

Получалось, что я сильно подвел Яна. Ладно, посмотрим. Это еще не конец.

— О чем это он не должен говорить со мной? — спросил я.

Ответа не последовало. Мать снова принялась изучать тарелку с едой, отчим сидел напротив с каменным лицом.

— Так, значит, лошадей кто-то портит, так или нет? — спросил я.

— Ну, конечно, нет, — ответила мама. — Просто у Фармацевта… был не его день. И в следующий раз он выступит отлично.

Не знаю, кого она пыталась убедить в этом, меня или себя.

Я решил подлить еще немного масла в огонь:

— Ян Норланд сказал, что уже не впервые твои лошади бегут хуже, чем ожидалось.

— Да этот Ян ничего не понимает! — теперь она уже почти кричала. — Нам вообще последнее время не везет. Просто полоса такая. Или вирус какой в стойле завелся. Но все это пройдет.

Она переживала, видно было по лицу, и я решил оставить эту тему, хотя бы на время.

— К тому же миссис Каури вовсе ни к чему, чтоб ты распространял все эти сплетни, — довольно неуклюже и неуместно вставил отчим.

Мать окинула его презрительным взглядом.