Соответственно, предыдущие четыре месяца я вовсе не был ласков и весел, как кролик, и это было видно каждому.

Я превратился в сердитого молодого человека.

* * *

Я свернул налево и зашагал от госпитальных ворот. «Там видно будет, — решил я, — где окажусь, когда идти станет невмоготу».

— Том, — раздался за спиной женский голос. — Том!

Я остановился, обернулся. Вики, одна из физиотерапевтов реабилитационного центра, сидела за рулем и выезжала с парковки перед госпиталем. Стекло в окне со стороны пассажирского места было опущено.

— Подвезти? — спросила она.

— А ты куда едешь?

— Собиралась в Хаммерсмит, — ответила она. — Но если надо, отвезу тебя куда захочешь.

Я зашвырнул рюкзак на заднее сиденье и уселся рядом с ней.

— Так, стало быть, тебя выписали, да? — спросила она, вливаясь в поток движения на Рохамптон-лейн.

— Думаю, рады были избавиться от меня, — ответил я.

Вики тактично промолчала. Значит, это правда.

— Нелегкое для тебя было время, — заметила она после паузы. — Да и как иначе?

Я молчал. Чего она добивается? Извинений?

Конечно, нелегкое время, черт возьми!

Уж чего хуже, когда молодой человек теряет ногу. Врачам, сперва в полевом госпитале в Афганистане, затем — в военном госпитале «Селли Оук» в Бирмингеме, все же удалось спасти остатки правой ноги, и теперь она заканчивалась в семи дюймах ниже колена.

Культя, так весь медперсонал предпочитал называть «это», зажила хорошо, и я довольно быстро научился надевать и снимать протез, мою новую ногу, настоящее произведение искусства из стали, кожи и пластика, которая превращала меня из калеки в нормально выглядящее человеческое существо, во всяком случае снаружи.

Но были и другие физические травмы. От взрыва мины лопнули барабанные перепонки, в продырявленные легкие попал песок афганской пустыни — уже не говоря о многочисленных порезах на всем теле. Легочная инфекция и двустороннее воспаление едва не завершили начатое миной дело.

Шок и отупение, в котором я пребывал в первые минуты, заглушили боль, это уже после я извивался от боли, и казалось, что все части тела горят как в огне. Да и саму процедуру эвакуации я помнил лишь отрывочно. Большие дозы морфия притупили рецепторы в мозгу, отвечающие за болевое восприятие, активные действия сводились лишь к поддержанию дыхания и биению сердца.

Организм человека — штука удивительная и обладает поразительной способностью к самоизлечению. Слух восстановился, мелкие раны затянулись, белые кровяные тельца медленно, но уверенно выигрывали войну против пневмонии, ну, правда, не без помощи внутривенных вливаний мощных антибиотиков.

Ах, если б тело обладало способностью отрастить новую ногу!

А вот нанесенный психике урон определить было куда как сложней, а уж исправить — еще труднее.

— А где тебя высадить в Хаммерсмите? — спросила меня Вики, вернув к реальности.

— Да любое место подойдет, — ответил я.

— Ты ведь там живешь, в Хаммерсмите?

— Нет.

— А где живешь?

Вопрос по существу. Потому как я в чисто физическом и моральном смысле являлся теперь бездомным.

Все последние пятнадцать лет я жил на армейской территории: в казармах, в Сэндхерсте, в офицерских столовых, в палатках и на бивуаках под открытым небом, приходилось ночевать даже в кузове какого-нибудь грузовика или же пристраиваться на жестком сиденье армейского бронетранспортера. Я спал внутри, под и на крышах «Лендроверов» и довольно часто спал, где сидел или лежал, то есть просто на земле, держа ухо востро и прислушиваясь — не возвестит ли часовой о приближении врага.

И вот теперь армия отправила меня «домой» на целых шесть месяцев.

Майор из Министерства обороны, ответственный за работу с ранеными военнослужащими, был во время последнего своего визита честен, но тверд.

— Шесть месяцев будешь жить на полном обеспечении, — сказал он мне. — Так что поправляйся. Приходи в себя. А там видно будет.

— Не нужно мне никаких шести месяцев, — настаивал я. — Буду готов вернуться через три.

— Вернуться? — спросил он.

— В свой полк.

— Там видно будет, — повторил он.

— Что это значит — видно будет? — спросил я.

— Не уверен, что тебе удастся вернуться в полк, — ответил он.

— Тогда куда? — спросил я, но прочитал ответ у него на лице прежде, чем он успел раскрыть рот.

— Теперь тебе больше подходит служба на гражданке. Медкомиссия в армию все равно не пропустит. Без ноги — никак.

Мы с майором сидели в приемной Реабилитационного центра имени Дугласа Бейдера при госпитале Королевы Марии в Рохамптоне, Лондон.

Часть Хедли-Корт, военно-медицинского реабилитационного центра в Суррее, была временно закрыта на ремонт, и в оставшихся палатах разместили многочисленных раненых, потерявших ноги, руки, глаза. Поэтому-то меня и отправили долечиваться в госпиталь Королевы Марии.

Следовало отдать должное удивительной расторопности военных санитаров из службы «Скорой помощи» и их на удивление хорошо оснащенным эвакуационным вертолетам. Именно благодаря им многим солдатам, получившим тяжелейшие ранения на поле боя, удалось спасти жизнь. Если б не эти службы, несчастных давно не было бы на свете. Люди, перенесшие двойные и тройные ампутации, были спасены, а ведь еще совсем недавно они бы истекли кровью в ожидании, когда придет помощь.

Тем не менее уже не в первый раз я подумал: «А может, мне лучше было умереть? Потерять ногу иногда гораздо хуже, чем потерять жизнь». Но затем я взглянул на живописный портрет на стене, там был изображен Дуглас Бейдер, пилот времен Второй мировой, в честь которого и был назван реабилитационный центр, и это придало мне сил.

— Дугласа Бейдера сочли пригодным для военной службы, — сказал я.

Майор поднял на меня глаза.

— Не понял?..

— Дуглас Бейдер был признан годным, ему разрешили летать. А он потерял обе ноги.

— Ну, тогда были другие времена, — протянул в ответ майор и легкомысленно отмахнулся.

Неужели?..

Бейдера действительно признали годным и разрешили подняться в воздух на «Спитфайере»[1]и бить врага, но лишь благодаря его невероятной настойчивости. Да, действительно, страна отчаянно нуждалась в летчиках, но ведь он мог бы и отсидеться в относительной безопасности и переждать войну, если б захотел. Лишь его личная отчаянная решимость вновь сесть за штурвал помогла преодолеть все бюрократические препоны.