Адольфу Гитлеру этого не удалось. Наоборот, он получил пинок, провалив вступительный экзамен в художественную академию. Еще одним ударом судьба вернула его в Линц. Там рак убивал его любимую мать, и она ушла за пять дней до Рождества, хотя он и успел найти врача. С тех пор этот праздник для него не существовал. За несколько месяцев и мир, известный ему, и мир, который он воображал себе, буквально разлетелись на куски. Эдуард Блох, врач-еврей, который лечил мать Гитлера во время ее предсмертной болезни, позднее писал о нем так:

Он был высокого роста, бледный, на вид старше своих лет. Большие глаза, унаследованные от матери, смотрели печально, меланхолично и задумчиво. Почти вся жизнь шла у этого молодого человека внутри. Что было у него на уме, я не знаю[71].

В феврале 1908 г. Гитлер вернулся в Вену круглым сиротой. Небольшое наследство отца и сиротская пенсия, назначенная за мать, обеспечили ему год жизни в Вене. Он не сомневался, что теперь-то уж сдаст вступительный экзамен, а пока почти каждый день до полудня спал в своей комнате, потом вставал и шел греться по котельным или кофейням, где читал или рисовал, перед тем как отправиться бродить по городским музеям. Вечера оставлялись для оперы. Голод стал его постоянным спутником, но он охотнее питал мечты музыкой, чем тело – едой[72].

Молодой Гитлер не обзавелся друзьями в Вене, да и в Линце у него был лишь один друг. За два года до приезда в Вену он познакомился с Августом Кубичеком на стоячих местах галерки линцского театра. Оба любили музыку и поэзию, плохо учились в школе, не имели других друзей. Матери и того и другого потеряли по трое детей. Оба мальчика остались единственными в своих семьях[73].

Кубичек безвыездно жил в Линце. У Гитлера было иначе: он родился в городке Браунау-ам-Инн, на границе Австрии и Германии, но потом непоседливый отец семь раз перевозил семью с места на место. Адольф ходил в пять разных школ, два раза проваливал экзамены, а в пятнадцать лет совсем забросил учение, так и не получив аттестата зрелости[74]. По-видимому, Кубичек притянул его к себе тем, что был немногословен и прекрасно умел слушать[75]. Гитлер, напротив, любил поговорить, но у него не было аудитории; по натуре он был вождем и искал последователей. В Кубичеке он обрел то, что искал, и не мешкая принялся убеждать его поступить в знаменитую Венскую консерваторию. Из своей убогой съемной комнаты он писал: «Целая Вена ждет тебя!»[76] Он и верил, и не верил, что друг услышит этот призыв; в отношении себя у него не было никаких сомнений.

Родители Августа совсем не хотели отпускать своего единственного сына из Линца. Когда Гитлер вернулся ухаживать за умиравшей матерью, то не упустил возможности и уговорил их передумать. Эта безоговорочная победа впервые доказала, что у него есть дар словесного убеждения[77]. Вскоре Август Кубичек уже стоял на том же самом венском вокзале, куда в свое время приехал Гитлер. Людская толчея, красоты, звуки и запахи города ошеломили его. Но очень быстро в толпе встречающих он заметил Адольфа: тот был в элегантном темном плаще, подходящей по цвету шляпе, а в руке держал трость с набалдашником из слоновой кости[78].

Чары внешнего лоска Гитлера рассеялись, когда Август оказался в его «убогой, обшарпанной» комнатушке[79]. Правда, быстрая пятнадцатиминутная прогулка к великолепному зданию Оперы, Рингштрассе и собору Святого Стефана подняла его настроение. Он не сумел найти жилье, и вместе с Адольфом, договорившись платить пополам, они переехали в комнату побольше, предложенную хозяйкой. Август подал прошение и был быстро принят в Венскую консерваторию. Гитлер не признался другу, что провалился, и лгал, будто посещает занятия[80]. Когда зима отступила, он целыми днями слонялся по городу или сидел в парках соседнего дворца Шенбрунн. Там у него были любимая скамья и стол; он рисовал этюды зданий, которые видел, и мечтал, как перестроит Линц и Вену[81].

Когда Гитлер не поступил во второй раз, он стал совершенно мрачным типом. Август видел беспокойство друга, но понятия не имел, в чем дело: в Линце тощий, мертвенно-бледный Гитлер всегда был хмурым. Август вспоминал: «Он был способен к любви и обожанию, ненависти и презрению и ко всему относился с величайшей серьезностью»[82]. Но в Вене Гитлер как будто «слетел с катушек»[83]. Он осунулся, ночи напролет расхаживал туда-сюда, вел нескончаемые бредовые монологи, и без того угрюмая комната делалась совсем похожей на страшный тюремный застенок. Однажды поздно вечером Гитлер принялся гневно клеймить академию: «Это сборище допотопных служак, бюрократов, которые ничего не в состоянии понять, тупиц на государственной службе. Ее всю пора взорвать к чертовой матери!» И наконец он открыл Августу свой секрет: «Меня не приняли. Меня дважды завернули!»[84]

Август был ошарашен; но филиппика друга в адрес академии говорила о многом. У Гитлера «государственные служащие» вызывали горькие воспоминания о собственном отце, который с великой гордостью, если не сказать высокомерием, служил таможенным чиновником при Габсбургах[85]. Если Гитлеру казалось, что какой-нибудь чванливый бюрократ относится к нему непочтительно, он тут же вспоминал своего грубияна-родителя. Кубичек писал, что после каждого такого взрыва его приятель видел кругом только несправедливость, ненависть и неприязнь, а от его критики не ускользало ничто[86]. Ему казалось, что все знакомые уже давно ушли вперед и его обогнал даже застенчивый сосед по комнате, которого он вытащил из Линца.

В апреле 1909 г. Гитлер пережил еще один удар. Август получил повестку о призыве на военную службу. Он расстроился, наверное, больше самого Кубичека, твердил, что его друг – музыкант, а не солдат[87]. Правительство Франца-Иосифа ожидало на службу в его армию всех молодых людей империи. Очередь Гитлера наступала через год. Он убеждал Августа не служить, уверял, что «Габсбургская империя уже при последнем издыхании и не заслуживает ни единого солдата»[88]. Сам девиз армии – «единая и неделимая» – формулировал главное правило Габсбургов: представители всех этнических групп империи служили бок о бок. Личная преданность императору из дома Габсбургов именно через совместную службу в армии, а не через религию, язык и национальность сплачивала многоязычную Австро-Венгрию. Для Габсбургов армия была фундаментом империи, но для Гитлера невыносима была сама мысль о смешивании различных «рас». Он все время повторял, что Августу нужно бежать в Германию[89].