Глубоко вдохнув воздух, Арсений с наслаждением оглядывал округу, утопающую в желто-бордовых красках осени. Птиц не виделось — наверное, они уже в большинстве своем улетели в предчувствии холодов. Только со стороны поместья над синеватыми от тумана верхушками елей парил, широко распластав крылья, ворон.

Когда добрались до Андожской низины, соседствовавшей с болотами, солнце едва приподнялось над лесом. Оно выглядывало ярким красным шаром и словно раскачивалось над низкими облаками наподобие маятника, туда-сюда. И опять, туда-сюда.

Приостановившись, Федор Иванович подозвал к себе Арсения — предстояло решить, откуда бросать гончих После же строго указал место Лизе, где ей стоять — князь был заранее уверен, что на показанном пространстве ничего никак не побежит, так что никакая опасность девушке не грозит. Распорядившись с Лизой, направился с Арсением в заезд.

— Ты дружок мой, как хотел, — объяснял он по ходу, — на саму волчицу встанешь, — только, чур уж не дрейфить!

— Что Вы, батюшка! — немного обиженно воскликнул молодой человек, — когда ж со мной бывало?

— Ну, ладно, ладно, пошутил я, — князь примирительно похлопал воспитанника по плечу: — Верю в тебя.

Все стали по местам. Веселый, румяный, Федор Иванович направился к оставленному для него лазу и оправляя на ходу шубу, въехал в опушку кустов, разобрал поводья и чувствуя себя готовым, оглянулся к Арсению, улыбаясь и даже издалека ощущая охотничью, нетерпеливую горячность того.

Ермило держался рядом со старым барином — дабы подсобить, коли что. При нем улеглись три старых, умных волкодава, остальная свора держалась сзади. Стремянной князя по старинной привычке поднес барину перед охотой серебряную чарку охотничьей настойки, при том закуску из запеканки и на запивку — полбутылки бордо.

Употребив все это, Федор Иванович крякнул от удовольствия. Он раскраснелся от вина. Глаза его, подернутые влагой, особенно заблестели. Ермило, стоя рядком, поглядывал на барина и понимая его расположение духа, ожидал приятного разговора о прежнем житье-бытье при матушке Екатерине, да о походах давешних…

— Видал Арсения-то? — спросил его для начала старый князь и отвернув полу шубки, достал табакерку. — Хорошо ездить выучился. На коне-то каков?

— Да с такого молодца и верно, только картину писать, — ответил Ермило, прислушиваясь. В тихом воздухе ясно различались звуки гона с подвыванием Двух или трех гончих.

— Вот говорил, тропы не знаете. Как выкуривать с болот — не ведаете, — напомнил доезжачему Федор Иванович, — а гляди, нашлось все. И тропа, и волчица с выводком. Гонят, гонят ее…

— Да, на выводок натекли, — подтвердил Ермило почти что шепотом и вокруг повисло молчание, напряженное, немного пугающее. Словно забыв стереть улыбку с лица, старый князь смотрел перед собой вдаль по перемычке и не нюхая, держал в руке табакерку, подарок князя Потемкина за Измаил.

Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы. Стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, который знаком каждому охотнику при гоне на волка.

Доезжачие улюлюкали, их голоса наполняли весь лес и звучали далеко в поле.

Прислушавшись несколько секунд молча, князь Федор Иванович и Ермило убедились, что гончие разбились на две стаи: одна, большая, ревевшая особенно рьяно, стала удаляться, другая же понеслась вдоль по лесу, мимо князя и при ней с пронзительным улюлюканьем неслись доезжачие.

Оба гона сливались, переливались и удалялись. Князь Федор Иванович, послушав их, вздохнул, и тут заметив в руках своих табакерку, открыл ее. Полюбовавшись несколько мгновений на портрет светлейшего князя Таврического, выложенный изумрудами, достал щепоть табаку.

— Назад! — послышался крик Ермилы на молодого кобеля, который выступил на опушку. Князь притом вздрогнул и уронил табакерку наземь. Стремянный тут же кинулся подбирать ее.

Как часто бывает, звук гона неожиданно быстро приблизился, он стал оглушительным, как будто лающие пасти собак оказались вмиг перед лицами охотников. Стремянной Митька, все еще держа в руках табакерку, указывал князю вперед.

— Берегись! — прокричал он и спрятав табакерку в шапку, выпустил рвавшихся с лаем собак.

Дав ходу коню, он понесся за ними. Выскакав на опушку, князь Федор Иванович увидел перед собой волка. Митька приостановил коня чуть впереди, Ермило же отстал с кобелями.

Волк, скрываясь за высокой порыжевшей травой, не бежал, а как то странно стелился по земле, вкруг той самой опушки, на которой они стояли. Молодой кобель из стаи попятился. Вздернув морду, он завыл пронзительно, тоскливо и вдруг сорвался на писк, столь не подходящий к его внушительному, мускулистому виду. Другие собаки тоже заволновались, но пока не отступались. Самые злобные взвизгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.

Переглянувшись с Ермило, князь Федор Иванович привстал в седле. Он желал поскорее увидеть волка, но по непонятной пока самому ему причине, он — то ли уж от возраста то ли с непривычки, — ощущал некую робость, сопряженную почти что с ужасом накануне встречи с хищником.

Однако Ермило тоже не чувствовал себя столь же уверенно, сколь обычно.

Ветви кустарника раздвинулись, волк, а судя по уверенной, наглой повадке, это была сама волчица, просунула большую лобастую голову на опушку, повернула ее к собакам, присев на лапы прыгнула и оторопевший Федор Иванович, не поверив собственным глазам, покачнулся в седле, и упал бы, не подхвати его Ермила боком.

Много лет охотился князь Федор Иванович, сам многое повидал, от друзей-приятелей — соседей да армейский товарищей — тоже охотничьих рассказов наслушался. Но такого волка сам он никогда не видал, и ничего о нем никогда не слышал. Перед ним стоял зверь размером и сложением раза в два крупнее и мощнее обычного. При том имел он поразительно дивный окрас, что пожалуй только очертаниями своими сходил за волка. Зверь был весь белый. Но не той болезненной белизной, которая встречается у больных тварей различных звериных видов. Шерсть его, густая, блестящая, по какой-то невероятной причуде Творца получила удивительный жемчужно-голубоватый цвет, при том переливающийся в бликах солнца то розоватым, то серым. Глаза, вовсе не красные, а черные, огромные, почти что человечьи глаза, смотрели перед собой безбоязненно. Только несколько мгновений оглядывал зверь князя Федора Ивановича и спутников его, но тут же мотнул пушистым хвостом и скрылся из виду.

В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где только что стояла волчица. Вслед за гончими расступились кусты и показалась почерневшая от пота лошадь Данилки. Сам ездок сидел на длинной спине ее комочком, наклоняясь вперед — лицо его было красно и мокро от пота. Когда он увидел охотников, он остановил лошадь и пригрозил арапником: