— Что? Проглазели волка? — прокричал сердито. — Эх, вы, трусаки!

— Слышь, Данилка, — выступил вперед Ермила, прикрывая собой перепутанного и изрядно сконфуженного Федора Ивановича, — что за волк-то такой, белесый, да и здоровенный?

— Какой белесый? — огрызнулся Данилка зло. — Со страху совсем у вас глаза на лоб полезли: — серый, драный волчища, как и все. Очумели, что ли? Ну, теперь на молодого барина одна надежа, — и со всей злобой, приготовленной своим соратникам-недотепам ударил по ввалившимся мокрым бокам бурой своей лошадки и понесся за гончими.

Словно наказанный, князь Федор Иванович стоял, оглядываясь по сторонам, и старался улыбкой вызвать сочувствие в Ермиле. Но того уже не было рядом со старым князем. Услышав Данилку, он в объезд по кустам, заскакивал на волка. С двух сторон за зверем шли борзятники и перескакивали зверя. Но волк, как ни в чем не бывало, легко преодолевал все преграды, и ни один охотник не перехватил его.

* * *

Молодой Арсений Прозоровский между тем стоял на своем месте, ожидая волка. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по отдалению, возвышению, и — обратно — приближению и понижению их, он всем существом своим чувствовал, что совершалось на болоте и в прибрежном лесу. Он знал, что волчицу удалось выгнать с острова, знал, что с ней много молодых, прибылых волков. Знал, что гончие разбились на две стаи, что где-то травили и что-то случилось неблагополучно.

Всякую секунду он ожидал на своей стороне зверя. Осматриваясь, молодой человек строил множество различных предположений, откуда побежит волк, и как он будет травить его. Надежды сменялись отчаянием. К тому же Арсения очень раздражал огромный серый ворон, который прилетев от усадьбы, то кружил над его головой, правда, безмолвно, то также безмолвно усаживался на одну из ветвей деревьев и взирал оттуда. Словно тоже поджидал чего-то.

Окидывая упорным и беспокойным взглядом опушку леса с двумя редкими, но очень толстыми березами над осиновым подседом, а за ними овраг с измытым краем, Арсений с насмешкой думал о Лизиных страхах поутру, которым, честно говоря, едва не поддался.

В самом деле, прав был батюшка, слишком много слушает она свою старуху Пелагею. Ну, какие ж опасности, право дело! Выгнали волчицу с острова, вот уж по лесу гонят ее, до того болота больше и не доберется никто.

Все и решится здесь, у оврага. Очень уж хотелось Арсению, чтобы охота закончилась удачей именно на его месте, мечталось, чтоб вышла на него волчица, а он уж покажет себя молодцом.

Стараясь размяться, Арсений пошевелил плечами, как вдруг хранивший молчание ворон над его головой прокаркал оглушительно — так что мурашки побежали по коже у молодого человека. Сорвавшись с ветви, птица начала кружить над опушкой и продолжала кричать.

Взглянув направо, в ту сторону, где — как он знал, — оставались батюшка и Ермило, — Арсений увидал, что по пустынному полю навстречу ему бежит… Нет, не бежит — летит, почти что летит нечто в голубовато-серебристом сиянии и совершенно безмолвно.

Арсений не верил собственным глазам. Очертания зверя походили на волка. Казалось бы, свершилось долгожданное, величайшее счастье — волк шел на него, как молодой человек и желал только что. Но почему-то ни капли радости Арсений не ощущал от этого. Наоборот, ужас сковывал постепенно члены его.

Собаки вопреки обыкновению, не лаяли как оголтелые, а жалобно скулили и жались к лошади Арсения. Сам конь под седоком волновался и несколько раз взбрыкнул, норовя сбросить его. Ворон над опушкой кружил все ниже и кричал все страшнее. Волк же мчался вперед и словно птица пронесся над широкой рытвиной, преграждавшей ему дорогу.

— Улюлю! — хотел прокричать собакам Арсений, но голос предал его. Он прошептал хрипло, оттопыривая дрожащие губы. Собаки не слушались. Позабыв всю выучку, они тянули в противоположную строну, желая бежать прочь.

Первой при приближении волка рванулась лошадь Арсения. Не слыша хозяина, она понесла под гору, перескакивая через водомоины, и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки, сорвав привязи. Вскоре они были уж далеко.

Ухватившись за гриву лошади, Арсений обернул-ся и ужас и без того значительный, почти заледенил его — быстро увеличиваясь в размерах волк гнался за ним, путь ему явно указывал серый ворон, летевший у Арсения над головой. Лязг огромных зубов слышался совсем рядом.

Заржав, лошадь Арсения остановилась, взбрыкнула так, что не удержавшись, молодой человек упал наземь. Больно ударившись, Арсений на какое-то мгновение лишился сознания — все потемнело у него в глазах. Только топот копыт удаляющейся лошади еще слышался тревожно. Где-то совсем рядом снова щелкнули зубы и задержавшийся или выбившийся из сил кобель пронзительно, предсмертно завизжал. Подчиняясь инстинкту, Арсений собрав силы, полз, не отдавая отчета, что спасение уже невозможно для него.

Сотрясаясь в безмолвном вопле, он ощутил, как чья-то влажная рука — да-да, не лапа, а именно рука, человеческая рука локтем сдавливает ему горло. Он невольно прогнулся назад. Ростом выше среднего, молодой, тренированный — отличный наездник и фехтовальщик, — Арсений отчаянно боролся за жизнь. Он схватил эту облипшую болотной тиной руку, сжимающую его горло и всеми силами старался ослабить захват.

Приоткрыв глаза он видел, как что-то острое, то ли лезвие, то ли звериный зуб сверкает совсем близко и рассекает воздух по короткой нисходящей дуге. Оно вонзается прямо в сердце Арсения. По телу молодого человека пробегает дрожь и наступает агония. Арсений чувствует во рту вкус собственной крови и умирает, успев встретить затухающим взором холодную улыбку черной Луны над собой.

* * *

— Ох, Арсений, ох, шаркун паркетный, — сокрушался князь Федор Иванович, отхлебывая охотничьей настоечки из серебряной чаши, — я ж на него положился. А он, гляди, как струхнул, сам сбежал, собак распустил. Домой к матери, под юбку поскакал, прятаться. Вот стыд, вот стыд! — продолжал он, — чего скажешь — то, Ермило? Перехвалили мы с тобой молодого барина. Испортился вовсе он в Петербурге, всю охотничью прыть потерял. Ну-ка, Митька, налей еще, — наклонившись с коня, князь подставил стремянному чашу, — хороша настоечка-то, чмокнул губами, — а все отчего, Ермило, — продолжал рассказывать доезжачему, — а из-за нее, из — за девицы этой Уваровой, о которой мне давеча княгинюшка моя шепотком рассказывала. Влюбился, скажи! Стишки пописывает тайком. Так какие ему нынче волки-то. Одна поэзия в голове. А, Ермило?

Бывалый кобель Бостон с мотавшимися на ляжках клоками дочесал брюхо и встал, насторожив уши. Потом слегка мотнул хвостом. Все охотники, прервав разговоры, устремили взгляды за кобелем. Старый волк, с седой спиной, с наеденным красноватым брюхом бежал по опушке неторопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Вдруг остановился — вся волчья морда его напряглась. Заметив людей, он как бы размышлял: куда, вперед или назад. Да видно, уверенный в себе, пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.