Миссис Баннерворт ушла последней. Она хотела остаться, но Генри настоял на том, чтобы мать вернулась к себе в спальную и попыталась возобновить свой прерванный сон. Пожилая леди была настолько сломлена тревогой за здоровье Флоры, что даже не могла сопротивляться. Рыдая и качая головой, она отправилась в свои покои.

Ночная тишина окутала злосчастный особняк, и хотя, кроме Флоры, в нем никто не спал, дом погрузился в напряженное молчание. Тревожные предчувствия и мысли отгоняли сон. Покой в постели казался обидной насмешкой. Генри, терзаясь странными и горькими чувствами, с беспокойством вспоминал рассказ Флоры. Несмотря на глубокую задумчивость он не спускал с нее глаз. А она спала — спала, как невинный ребенок, уставший от игр и забав.

Утро. — Совет. — Страшное предположение.

Как удивительно разнятся впечатления и чувства в отношении тех же самых событий, когда наш ум воспринимает их при ясном свете дня или когда, теряя объективность, он попадает в тень глубокой ночи и отдает себя во власть воображения. Этот эффект столь значителен и универсален, что ему должна быть очевидная причина. Возможно, солнечные лучи так изменяют состав атмосферы, что она воспроизводит некий неизвестный газ, который при вдыхании и создает то удивительное воздействие на нервы человеческого организма.

Мы не можем объяснить этот феномен иным способом. Но что касается Генри Баннерворта, то юноша ни разу в жизни не ощущал это смещение чувств с такой небывалой резкостью и силой, как в те мгновения, когда дивный свет чудесного утра наполнил комнату, где он нес свою вахту у ложа спящей сестры.

Его дежурство прошло спокойно. По крайней мере, он не заметил никаких попыток вторжения. Ни звука, ни шороха — все было тихо, как в могиле. Однако, пока длилась ночь, и когда он больше полагался на сияние свечи, стоявшей на каминной полке, чем на призрачный свет зарождавшегося утра, в его взволнованной груди обосновались сотни странных и тревожных предчувствий.

Генри часто вглядывался в портрет на стене, и каждый раз, когда он отводил глаза, его пробирало волной необъяснимого страха. Убеждая себя не смотреть на зловещую картину, он каждый раз поступал иначе и, в конце концов, пришел к более мудрому решению — не спускать с портрета глаз. Передвинув кресло так, чтобы смотреть на картину без лишних усилий, юноша; перенес свечу на стол. Ее сияние теперь освещало портрет и не слепило глаза. Он сел в кресло, став жертвой многих противоречивых чувств, и не менял своей позы до тех пор, пока пламя свечи при свете дня не стало казаться тусклым и слабым.

События прошлой ночи не укладывались в его голове. Он напрасно побуждал свой разум найти какой-то смысл — пусть даже смутный. Но его усилия не приводили ни к чему. Он лишь терялся в зыбком мраке глубочайшей тайны.

И странно — глаза портрета смотрели прямо на него! В них искрилась жизнь, будто голова, которой они принадлежали, стремилась проникнуть своим взором в душу молодого человека. Это был великолепно сделанный портрет настолько точный и правдоподобный, что создавал у зрителей иллюзию ответного взгляда.

— Надо будет убрать его, — сказал себе Генри. — Я бы снял эту картину сейчас, но, похоже, панель прибита к стене. Если я начну ее отрывать, то разбужу и испугаю Флору.

Он встал и убедился в верности своих предположений. Тут требовался плотник, с клещами и ломом.

— Конечно, я мог бы вырезать полотно из рамы, но мне не хочется портить такой шедевр и потом сожалеть об этом. Мы снимем его днем и повесим в одном из залов особняка.

Внезапно Генри понял, что уносить портрет из комнаты было бы глупо. После нынешней ужасной ночи эта спальная, наверняка, останется необитаемой, и флора вряд ли согласится спать в том месте, где испытала столько страха.

— Я оставлю тебя здесь, — сказал он портрету. — При желании мы даже заколотим дверь в эту комнату, чтобы никто больше не вспоминал о тебе.

Утро быстро вступало в свои права, и не успел Генри подумать о том, что нужно прикрыть окно и не дать лучам солнца попасть на лицо сестры, как девушка проснулась.

— На помощь! Спасите! — закричала она. Генри метнулся к ней.

— Ты в безопасности, Флора. Тебе ничто не угрожает.

— Где он? — спросила девушка.

— Кто? О ком ты говоришь, сестра?

— Об ужасном призраке. Ах, чем я заслужила это наказание?

— Забудь о нем, Флора.

— Но как забыть?! Мой ум в огне! И кажется, что миллионы странных глаз следят за мной со всех сторон.

— О, небеса! — прошептал ее брат. — Она бредит.

— Слышишь? Слышишь? Он летит на крыльях бури. Это ужасно! Ужасно!

Генри позвонил в колокольчик — в полсилы, чтобы не поднять тревоги. Звук достиг слуха матери, и через несколько мгновений она вбежала в комнату.

— Сестра проснулась, — сообщил ей Генри. — Но она заговаривается. Я думаю, что это бред. Ради Бога, успокойте Флору и верните ее рассудок в нормальное состояние.

— Я попытаюсь, Генри. Я попытаюсь.

— И еще мне кажется, что если мы вынесем сестру из этой комнаты и поместим ее в другом крыле дома, то она быстрее отвлечется от своих навязчивых мыслей.

— Да, да, мы так и сделаем. Ах, Генри! Что же это было? Скажи мне, что ты думаешь?

— Я потерялся в море диких домыслов. Не знаю, матушка. Не знаю. Где мистер Маршдел?

— В свое спальной.

— Я пойду к нему и спрошу его совета.

С этими словами Генри вышел из комнаты и направился в покои мистера Маршдела. Пройдя полпути по коридору, он не удержался и взглянул в окно на лик природы.

Как это часто случается, ужасная буря, бушевавшая ночью, очистила воздух и напитала его бодростью и силой. Пасмурная погода и тяжесть в атмосфере, одолевавшая людей вот уже несколько дней, сменились на голубизну небес и восхитительную свежесть.

Утреннее солнце сияло необычно ярко. Птицы пели на каждом дереве и на каждом кусте. Все было приятно глазу и душе — настолько благостно, что сердце замирало. При виде этой дивной красоты Генри на миг показалось, что жизнь идет по-старому, в привычном ритме их дома. Семейство Баннервортов не отличалось от других людей. Время от времени их тоже настигали болезни и удары злой фортуны. Но теперь все изменилось — в их дом вошло что-то невообразимо страшное и непонятное.

Мистер Маршдел не спал и был уже одет. Судя по всему, он находился в омуте тревожных размышлений. Увидев Генри, он спросил:

— Я полагаю, Флора уже проснулась?

— Да, но ее ум расстроен.

— Мне кажется, это от телесной слабости.

— При чем здесь телесная слабость? Сестра была сильна и здорова. За всю свою жизнь она ни разу не болела, и на ее щеках всегда алел румянец. Как за одну лишь ночь она могла стать слабой — тем более, настолько слабой?