Кабош улыбнулся.

– А знаете почему?

– Что?

– Почему вам хотелось подышать свежим воздухом. Так я объясню вам как врач. У вас давление поднялось. Потому что вас это волнует.

– Не мелите чепухи!

– Это не чепуха. Что поделаешь! Все люди садомазохисты, только не все об этом знают. Точнее, боятся себе в этом признаться. Но против биохимии и физиологии не попрешь. И лезет из подсознания на полную катушку и цветет пышным цветом в религии, в литературе, в социальной системе. Кроме тех авторов, которые знали, о чем пишут (Маркиз де Сад, Захер-Мазох, Юкио Мисима, Джон Норман), есть еще множество тех, которые не понимают. Из наших доморощенных я навскидку могу назвать человек десять. И не назову только, чтобы людей не подставлять. Из американцев прежде всего Дэн Симменс. Он на этой Теме настолько стоит, сидит и лежит, что возможно даже понимает, о чем пишет. Роджер Желязны «Джек из Тени». Вообще для последнего автора Тема не очень характерна, но вдруг ни с того ни с сего он начинает во всех подробностях описывать, как следует вскрывать себе вены. Не читали? Ничего? Ну ладно. Фантастику не все читают. Пройдемся по классике. Цвейг, Тургенев, Дюма. Мэтр Кабош, палач из «Королевы Марго». Да, тот самый, у которого я позаимствовал прозвище. Лекарь и палач одновременно. Это сама по себе очень садомазохистская идея. Верхний должен обработать раны нижнего после экшен. Так что любой садист одновременно врач. К тому же там палачу пожимают руку, то есть завязывают с ним дружеские отношения. Более того! В романе есть сцена имитации пытки!

– Ну, вы способны увидеть садомазохизм хоть в телеграфном столбе! И руку палачу пожимают в благодарность за лечение. И имитация, как вы говорите, пытки в благодарность за рукопожатие. И речь здесь ни о садомазохизме ни о каком, а о великодушии.

– Ну наконец-то мы нашли книгу, которую вы читали.

– Не читать же мне вашу дребедень!

– А ведь давно читали, лет в двенадцать, ведь так?

– Да, в детстве.

– И так хорошо помните?

– Много раз перечитывал.

– Всю?

– Ну, меня не очень интересовали интриги и любовные сцены.

– Ага! Значит, сцену пытки и, наверное, финальную сцену казни. Как Каконнас вносит ля Моля на руках на эшафот. И как надо рубить голову с одного удара. Ведь так? Сколько раз перечитывали? Пять? Десять? Двадцать?

Кабош улыбнулся с видом врача, только что поставившего диагноз.

«Ухмыляйся, ухмыляйся!» – подумал я. Недолго осталось. Это литературное отступление – далеко не главное в нашей беседе. Главное, что ты там был. Уже после того, как она умерла, говоришь? Ну это ты так говоришь!

– Пишите: с моих слов записано верно, и мною прочитано.

И он подписал. Я вздохнул с облегчением.

Переглянулся с Сашкой (тот смотрел вопросительно). Я покачал головой. Ладно, пусть пока погуляет, никуда не денется из своей пижонской клиники. Свидетель! Пока.

– Вы можете идти.

Я кивнул Сашке.

– Маркиза сюда!

– Садитесь. Как вам у нас нравится?

– Да, спасибо, очень нравится.

– Никаких претензий?

– Никаких.

Я взял сигарету, закурил, откинулся на спинку стула и внимательно смотрю на него. Держу паузу. Он спокоен, если не сказать «безмятежен».

– Привет вам от мэтра Кабоша, господин Маркиз.

– А-а, вы уже знаете…

– Да-а, пообщались. Ну, признаваться будем?

Он как-то странно улыбнулся:

– В чем?

– В убийстве.

– Извините, как к вам обращаться?

– Олег Петрович. Волгин.

– Очень приятно.

– Вы листочек возьмите и пишите чистосердечное признание.

– Я не убивал.

– Вы садист, Маркиз!

– Да, конечно. Я в Теме. Но кто вам сказал, что я убийца?

– У вашей девушки, у Ольги Пеотровской, следы пыток по всему телу. А у вас найден набор ножей. Шрамы ведь от них, не так ли?

– Это что, экзотика, набор ножей? Ваша жена, не пользуется, когда обед готовит? – усмехнулся он.

– У нее они на кухне. А у вас – в спальне. Почему?

– Во-первых, вы ничего не понимаете. Во-вторых, врать-то зачем, Олег Петрович? Вы ведь не встречались с Кабошем.

– Почему это?

– Потому что тогда вы бы знали, что я невиновен.

– А господин Лобов сказал, что виновен.

– Не может быть!

Я развел руками.

– Значит, может.

– Трудно отвечать, когда вам врут в глаза.

– Не говорите! Трудно! Он все нам рассказал. Если человека запытали до смерти – это что, не убийство?

– Да не пытал я ее!

– Да-а? Теперь уже и не пытали. А пять минут назад было сказано «я садист».

Маркиз возвел глаза к небу (точнее к потолку) и тяжко вздохнул.

– Ладно, объясняю популярно. Вам известно, что кроме садистов есть еще и мазохисты?

– Так. Значит, запытали бедную девочку, а теперь еще обзываете «мазохисткой»!

– «Бедная девочка» на коленях умоляла меня провести экшен!..

Маркиз запнулся. Похоже, не хотел этого говорить. Раскрутил я его.

– Что такое экшен?

– То, что вы называете пытками.

– И она умоляла на коленях?

– Да. Нижний не может долго обходиться без экшен. Голод. Вроде синдрома абстиненции.

– Нижний?

– Вы хоть бы терминологию изучили, прежде чем со мною общаться. Нижний – это тот, с кем что-то делают во время экшен.

– Пытают.

– Если вам так угодно. Только пытка, на которую идут по доброй воле, – это вообще пытка?

– Это вы говорите, что по доброй воле.

– Ну у Кабоша спросите.

– Спросим.

Я лежу на кровати. Серая подушка без наволочки и такой же матрац (белья так и не дали). Смотрю в стену. Неприятного оттенка зеленая краска, неровная, с бугорками и ямками. На такой не оставить автограф с именем и годом, не оставляют следов ни чернила, ни карандаши. Затем и сделано. Нечего зэкам портить стены!

Я лежу, положив под голову куртку, и вспоминаю.

Каркасон. Музей инквизиции.

Мы спускаемся вниз по неровным камням ступеней в полутьму бывшей тюрьмы. Вокруг пыточные станки, орудия казней и восковые фигуры действующих лиц трагедии, развернувшейся здесь в тринадцатом столетии: катары и их враги – инквизиторы.