– Я… не знаю.

– Ну в смысле? Ты же ходишь тут каждый день.

– Ну да, но… я иду от общаги до корпуса, иду обратно, и не замечаю ничего вокруг, потому что думаю о чем-то другом. Как-то так.

– А о чем ты обычно думаешь?

– Ну-у, об учебе обычно. Так, а о чём ещё думать?.. Да и вообще, мне кажется, что если не думать об учёбе, то ничего не выйдет.

– Ну, это естественно.

Но ей показалось, что он не понял, о чём она говорит.

– Я имею ввиду, думать не о том, что ну вот, ну учёба, – она изобразила руками что-то абстрактное, пытаясь разграничить «учебу» и «учебу», – а конкретно о тех вещах, которые мы изучаем: задумываться над доказательствами и определениями, над совокупностью фактов, складывая из них картину мира. Если выучить все теоремы, но не задумываться над ними в целом, мне кажется, ты не увидишь ни причин, ни следствий, понимаешь?..

Эдику было уже больше двадцати. Он уже успел вылететь из Университета, отслужить год в армии, поработать какое-то время в казино, затем в кофейне, а теперь вот поступил в Университет второй раз. Милана слушала его рассказы точно так, как делала это всегда во время знакомства – с поддельным, зато чрезвычайно вежливым, интересом, удивлением и участием. В прочем, возможно, интерес был вполне себе не поддельным – ей действительно было интересно, о чём же будет говорить человек, но это вовсе не означало, что то, что он говорит, было ей интересно. Её интерес в том и состоял, чтобы узнать, будет ли интересно то, что он говорит… Слишком сложно. Но не для Миланы: у неё были большие глаза и густые от природы брови, от чего лицо её было чрезвычайно выразительным и очень женственным. Так что ей ничего не стоило изобразить крайнюю заинтересованность… Ну, наверное.

Ну что ей не понравилось? В моих глазах Эдик выглядел более чем достойно. В свои годы он уже прошёл через армию, имел опыт работы и даже вернулся в Университет. Не многие смогли бы заставить себя по вечерам после работы или в собственные выходные готовиться к экзаменам, чтобы вернуться к учёбе – это заслуживает уважения! Но Милана сказала, что всё в нём ей не понятно, мол он пришелец с другой планеты, человек из другой реальности и всё в таком духе.

Вернувшись в комнату, она по инерции вернулась в свою потенциальную яму теорем и примеров, и испытала при этом огромное облегчение. Однако, общение с Эдиком не было в то же мгновение забыло напрочь – напротив, оно прошло далеко не бесследно. Выйдя на следующее утро из общежития, она остановилась и спросила себя, что она думает о кампусе. Эдик сказал, что ему кампус не нравится, мол, тут какая-то давящая атмосфера, что само расположение зданий, все эти тропинки и строительные леса, вызывают гнетущее чувство напряжения, и у него возникает впечатление, даже днём, что из-за угла вот-вот выпрыгнет зомби. Окинув взглядом улицу, посмотрев на неё и так и эдак, Милана заключила, что кампус ей очень даже нравится. Красные кирпичные домики общежитий, витиеватые узенькие тропинки с редкими лавочками, незаметные проходы между учебными корпусами, ведущие в, как правило, полупустые, тихие внутренние дворики – всё это создавало уют и комфорт, создавало таинственную атмосферу места, где творится наука, где люди объединены одной идей – нет! – одним стремлением – познать тайны природы. Разве это не прекрасно?..

На вопрос Эдика о том, будет ли она с ним встречаться, Милана ответила коротко и ясно – нет. Мне она объяснила, что не может представить себя рядом с юношей, выбравшим для себя такой жизненный путь. Она сказала, что, если он повёлся на её милое лицо и большие глаза – так это только его проблемы. С этим она уж точно ничего не может сделать. И вообще, она не в ответе за то, что Эдик сам себе там что-то напридумывал – это только его заслуга. Она ведь просто участвовала в обсуждении, ничего не обещая, поэтому поступила полностью честно. Она ведь не специально делает «милое личико» (Милана кривилась от этой фразы и делала голос противным, передразнивая меня) – такой уж её сделала природа. И это было так. Проблема была в том, что её милое личико совершенно никак не сочеталось с её характером. Но как бы уверенно и гордо она не заявляла, что не причастна к заблуждению Эдика, в душе она чувствовала что-то, и я знаю, что ей стоило усилий запретить себе испытывать пустое, по её мнению, чувство вины, поэтому она так старательно оправдывала разочарование Эдика, которое, в самом деле, не требовало оправданий. «Но я ведь не специально, правда!..» – и в телефонной трубке послышался долгий вздох.

Соседство с Ритой в средней школе оставило глубокий след в душе Миланы. Рита частенько вела себя как шлюха, и, признаться, вызывала у меня ненависть, но Милана всё время отчаянно её защищала и называла хорошей девушкой. Для меня это было чрезвычайно странным – они ведь даже не были подругами! Многие поступки Риты Милана называла шуткой, в которой та смеётся над теми, кто этого не понимает, и поэтому Рита так часто громко смеялась, а затем замолкала, и улыбка быстро сползала с её лица прямиком в печальный, задумчивый взгляд. Милана говорила, что именно от Риты она научилась своему золотому правилу: что бы ни случилось, нужно выглядеть хорошо, не важно, что у тебя внутри, ведь это никто не видит, это видят лишь очень немногие, зато все видят, что снаружи. Истина, которую знают все. «Вот только обычно на этом всё и заканчивается», – ухмылялась она, и была права: недостаточно просто знать – нужно делать. Пристально посмотрев на своё отражение в зеркале, она поняла, что стрелки сделают взгляд выразительным и твёрдым, даже тогда, когда ей страшно, когда она не уверена в себе. Она рисовала их как знак, как оберег: «Это как в играх, знаешь, эта руна увеличивает броню на…» – я никогда не понимала эти её шутки.

Не думаю, что Милане удалось бы отдохнуть на каникулах, если бы соседки не уехали. Она рассказывала, как вернулась с экзамена по аналитической геометрии. С лошадиным спокойствие села за свой стол, включила электрический чайник, почувствовала головную боль от напряжения и недосыпа. В комнату влетела разъярённая Тая и сказала, как та её задолбала, и как она её ненавидит. Милана и Тая одинаково долго и жалостливо ныли о том,