Телефон загорается, освещая комнату призрачным светом. Смотрю на него и не могу заставить себя ответить на звонок. Что он может мне сказать? Хочу ли я правду? Люди утверждают, что им нужна правда, всегда. Но единственная правда в том, что с ложью жить гораздо легче.

Эта девушка, кем бы она ни была, знала кто звонит, когда отвечала. Там на фото мы с ним вдвоем, улыбаемся щека к щеке. Она просто не могла не знать.

Экран гаснет и, мгновение спустя, загорается вновь.

Я хочу ошибаться, так отчаянно хочу! Пусть это будет недоразумение, глупая ошибка, мои накрученные нервы и пустые подозрения. Пожалуйста…

– Макс?

– Я напортачил, – глухой, далекий голос. – Черт, не так ты должна была узнать…

Не слышу что там дальше. У меня гудит в голове, в ушах, колет в сердце. Грудь сдавливает и я не могу дышать.

Как же так, Макс…

Утром смотрю на себя в запотевшее зеркало душевой. Взгляд тусклый, щеки бледные. Чувствую себя больной, выскобленной. Я так и не плакала, не смогла, и теперь глаза жжет, словно в них песок.

Лера ушла до рассвета. Настя утром подозрительно меня разглядывала, потом все же решилась спросить. Я соврала, что в порядке.

Не могу говорить о нем, даже думать не могу.

В детстве, когда мне было лет пять, я шагнула в глубину на карьере, не умея плавать. Мгновение – и меня окружает тишина. Я смотрела вверх, на бледный диск солнца и видела, как в мутноватой воде кружатся листья и еловые иголки. Я завороженно наблюдала за этим медленным танцем, пока папа меня не вытащил. Все случилось так быстро, что я даже испугаться не успела, но этот момент глухой, сонной тишины помню очень четко.

Я вновь словно под толщей воды. Там очень тихо, на дне. Безмятежно. Не могу всплыть, не хочу дышать.

Весь следующий день Настя ходит кругами, бросая на меня настороженные взгляды. Я соврала, я вообще не в порядке, и мы обе это знаем.

Как описать то, что я чувствую? Как подобрать слова? Я ощущаю себя пустой и хрупкой, словно надтреснутая фарфоровая чашка. Ударь посильнее, и рассыплюсь на тысячи осколков.

Первый мой порыв – сбежать. Бросить работу, наплевав на обязательства и выбросив в окно все «я уже взрослая» аргументы. Вернуться домой и реветь, спрятавшись под одеяло, пока снег не укроет все белым. Но дома, в нашем маленьком городке, все знают друг друга с рождения и каждый закуток хранит память о нас. Поэтому, я соглашаюсь на предложенную должность администратора на полставки, и остаюсь.

Дни сливаются в череду одинаковых событий: я плыву сквозь них, словно бумажный кораблик, подхваченный быстрой рекой. Отвечаю на телефонные звонки и вопросы гостей. Раскладываю туалетные принадлежности в номерах и перестилаю кровати. Улыбаюсь коллегам и постояльцам. Бездумно, механически. Плыву…

Больше нет веселых посиделок за обедом с Крисом и девочками, нет поездок в выходные. А может и есть, но я в них больше не участвую. Работа занимает все мое время, вытесняет мысли. Можно складывать теплые полотенца аккуратными стопками – одно на другое, – вдыхать пряный запах освежителя для белья и ни о чем не думать.

Лера и Настя знают – что-то не так. Порой я кожей чувствую их наполненные тревогой взгляды, но пока у меня нет моральных сил рассказать. Я боюсь, что слова застрянут в глотке и я ими подавлюсь.

Макс звонит каждый день, а я не отвечаю. И его сообщения удаляю, не читая. Мне не нужны оправдания или объяснения. А жалким прости уже ничего не исправить.

С мамой сложнее. Она меня насквозь видит, простым «все в порядке» не отделаешься. Но я не знаю, что ей говорить. Как говорить. Стоит произнести вслух, и все станет правдой. Видимо, к правде я не готова.

– Мы поссорились, мам. Глупости. Помиримся.

Я все скажу, обязательно. Но потом, когда смогу сказать это себе.

Жаркий июль сменяется томным августом, и вот уже близится сентябрь, а я все еще в эмоциональном болоте, и, надо признать, это утомительно. Боль утомительна.

Сегодня у меня свободна первая половина дня и я не знаю чем себя занять, поэтому сижу в баре, краем глаза наблюдая, как Крис обслуживает клиентов. Я не разговаривала с ним вот уже больше месяца и, если бы я была способна в данный момент переживать об этом, я бы наверняка переживала. Ведь мне недостает его больше, чем я хотела бы признать, и от этого на душе еще поганее.

Едва я вошла, он поднял глаза и замер, словно почувствовав мое приближение. Потом коротко кивнул и продолжил свое занятие. Пустое, замкнутое выражение, с которым он в последнее время смотрит на меня, почти ранит. Почти.

Это просто удивительно в какой бардак превратилась моя жизнь.

Я грею пальцы о чашку с кофе и рассеянно оглядывая немногочисленных посетителей в попытке растянуть время, когда по залу прокатывается оглушительный звон стекла. Я вздрагиваю. Чашка скользит из пальцев и опрокидывается на скатерть, кофе растекается бурой кляксой. Мой взгляд устремлен в другой конец бара.

Там Лера с подносом в руках. Под ее ногами осколки стекла, а, мгновение назад, чистая, опрятная униформа вся в оранжевых брызгах апельсинового сока. Серые глаза кажутся невероятно огромными на бледном, застывшем лице. Она смотрит на пол, выпускает поднос и кладет дрожащую руку на живот. Издает тихий, жалобный стон, пронзающий меня иглами страха.

На миг воцаряется тишина. Женщина за соседним столиком охает и зажимает рот ладонью. Я поднимаюсь, не чувствуя под собой ног.

Лера стоит, держась одной рукой за живот, а второй за спинку стоящего рядом стула. Под ее ногами осколки трех стаканов, остатки апельсинового сока и кровь. Так много крови… Она сбегает красными полосами по Лериным ногам, скручивается завитками на гладком кафеле, расплывается абстрактным пятном на шортах, проступая через фартук. Колени Леры подгибаются, и она плавно оседает на пол, прямо на острые брызги стекла.

Я срываюсь с места и бегу к ней. Краем глаза вижу Криса с телефоном в руках, перепуганные лица постояльцев.

Лера такая бледная, почти прозрачная. Ее глаза закрыты, но когда я касаюсь теплого плеча она дергается и слабо стонет. На пепельно-белом лице мелко дрожат губы. Теперь и мои колени в крови и осколках, но я это едва замечаю. Лера скручивается, прижимая руки к животу, и я кладу ее голову к себе на колени. Не знаю, что еще могу сделать, вообще не понимаю что происходит. Лера вновь стонет и я глажу ее по волосам, ищу глазами управляющего, или администратора – хоть кого-нибудь!

– Я вызвал скорую, – рядом опускается Крис. Он запускает пятерню в волосы, и это единственное, что выдает его беспокойство. В остальном он собран, хладнокровен. – Пять минут. Они сказали, пять минут.

Вокруг начинают толпиться люди и он просит их отойти: шикает на подростка с телефоном, настойчиво уговаривает женщину в пестром платье отступить на несколько шагов. Я поднимаю глаза и благодарно киваю, неспособная произнести хоть слово. Девушке на моих руках надо больше света, больше воздуха и совсем не надо чтобы на нее сейчас глазели.