Слышу сирены и через минуту медики входят в сопровождении старшего менеджера – седого дядьки с неестественно прямой спиной и плотно сжатыми губами. Он отступает, пропуская бригаду, и замирает на пороге, словно боится идти дальше.

Меня оттесняют в сторону. Девушка в маске и перчатках что-то говорит, но я не понимаю. Чувствую на себе знакомые руки – Крис помогает мне подняться. Леру осторожно кладут на носилки и увозят. Я стою, оглушенная, посреди залитого ярким солнечным светом бара: из колонок льется приглушенная мелодия, в бассейне за двойными дверями кричат и плещутся дети. Десять минут назад все было совершенно нормально.

– Пойдем, – голос у Криса мягкий, осторожный, – у тебя кровь. Надо бы смыть.

Он легонько толкает меня в спину и я послушно следую за ним.

Что, черт возьми, только что произошло?

Час спустя я, с облепленными пластырем коленями, сижу в приемном отделении местной больницы. Нас не пускают дальше и я не слова не понимаю по-гречески, а местный персонал не говорит на английском, так что особого смысла в нашем бдении нет, но мы все равно тут: я, Настя и Крис. Ждем.

Руководство Bella Casa дало нам выходной, в счет следующей субботы. Могли бы проявить больше сочувствия, как по мне, но в данный момент меня это волнует в последнюю очередь. В приемном пахнет хлоркой и работает всего один кондиционер, отчего находиться в помещении нестерпимо жарко. Время тянется.

Ближе к вечеру приезжает Андреас, представитель нашего агентства здесь, на острове. Но, что гораздо важнее – он грек. На нем чистая рубашка и дежурная улыбка. Быстро кивнув, он спрашивает как у нас дела и уходит поговорить с врачом. Вернувшись, говорит что Лера в порядке, но время посещения закончилось и мы можем вернуться завтра. Настя, с высоты своего волейбольного роста, заявляет, что мы не намерены ждать до завтра.

– Всего пару минут, пожалуйста… – прошу я. Мне надо избавится от Лериного образа на фоне крови: на полу, на одежде, на моих руках.

Андреас задумчиво смотрит на часы, вздыхает и вновь направляется к врачу.

– Пять минут, – говорит он, вернувшись. – И только один. Кто это будет?

Мы переглядываемся.

– Иди ты, – говорит мне Настя. – Я просто разревусь, а ей это вряд ли сейчас надо.

И я иду. По дороге врач на плохом английском пытается ввести меня в курс дела. Коридоры длинные, тихие.

Лера в одиночной палате, в углу жужжит вентилятор. Кровать огромная, Лера маленькая. Я сажусь рядом и беру ее за руку. Она смотрит на меня, белая на белом, и у меня сжимается сердце.

– Ты нас напугала, – шепчу я чужим голосом. – Не делай так больше.

Пытаюсь ободряюще улыбнуться, но не выходит. Над ухом пикает монитор, отмеряя отпущенное нам время. Лера облизывает сухие губы и я вижу следы слез на ее щеках.

– Я не уверена, что правильно поняла, но врач сказал, что ты потеряла много крови.

Она кивает. Смотрит в окно, потом на наши руки. Когда Лера поднимает на меня глаза, я теряюсь. Отраженная в них боль – это самое страшное, что я видела в своей жизни.

– Я здесь, – шепчу ей. – Ты можешь говорить, а можешь не говорить, но я с тобой.

Внезапно, мне становиться очень важно дать ей понять: она не одна. Нет ничего хуже, чем быть одной с таким огромным, бескрайним горем, которое тлеет в ее глазах.

Когда Лера наконец произносит первые слова, ее взгляд обращен к окну, за линию горизонта, гораздо дальше, чем окружающая нас палата.

Она потеряла ребенка, даже не зная что беременна. Сбитый цикл, нерегулярные менструации еще со школы.

– Мне даже в голову не пришло, что… А он не знает… Как я скажу ему? Боже…

Я не знаю кто он, не представляю. Лера отворачивается, когда я спрашиваю. Она дрожит, прижимает слабые пальцы к искусанным губам, и всхлипывает. Стучат в дверь и я вздрагиваю. Время вышло. Вновь глажу ее по волосам и обещаю вернуться после смены, завтра. Покидаю палату еще более растерянная, чем вошла в нее.

На обратном пути рассказываю все Насте и Крису. Сказанное Лерой слишком огромное, слишком болезненное для меня одной. Она не просила молчать, так что не думаю, что предаю ее доверие. И я знаю, что эти двое не станут болтать. Настя отворачивается к окну, смаргивая слезы. Крис сжимает руль. Остаток пути мы молчим.

Смотрю на телефон и вижу пропущенный от Макса. Мой первый порыв – позвонить ему. Макс так глубоко у меня под кожей, что искать у него убежища в трудные времена – самая естественная реакция, на уровне рефлекса. Чувствую, как жжет глаза. В эту самую минуту мне так отчаянно надо услышать его голос, что я почти нажимаю на кнопку вызова.

Крис паркуется и глушит двигатель. Выхожу в ночь. Воздух тягучий, пряный – он забивает горло, заполняет ноздри и у меня ощущение, будто я тону, опять. На террасе отеля шумят поздние посетители, тихо играет музыка. Смех режет слух и я невольно морщусь. Как так вышло, что мир не замер в немой скорби, в пронзительном моменте сострадания? Бросаю взгляд вниз по улице, на прогуливающихся мимо баров и сувенирных магазинов, туристов, и понимаю, что жизнь продолжается. Это – самое страшное.

Настя окликает меня, но я иду в темноту, на, скрытый пальмами в кадках, пляж. Туда, где песок еще хранит тепло солнечного дня и пахнет морем. Над головой – огромное небо, а кругом – тишина.

Оставшись одна, я, наконец, даю волю слезам.

В какой-то промежуток времени, между Лериной госпитализацией и выпиской, мои собственные переживания блекнут и теряют остроту. Словно жизнь залепила мне хорошую пощечину и я очнулась, вынырнув из густой трясины жалости к себе. Это – единственное хорошее, что есть во всей этой ситуации.

Леру выписали через пару дней, но на работу она не вернулась. Агентство сократило ее по состоянию здоровья. Настя возмущалась, но Лера уверила нас, что так даже лучше.

Рабочий день, раннее утро, но мы не спим. Все еще бледная Лера складывает вещи, пока мы беспомощно наблюдаем за ней с наших кроватей, оттягивая момент прощания.

– Лера, – Настя садится на кровать, мягко берет ее за руку. – Расскажи. Давай, тебе станет легче, – уверяет она.

Лера замирает с аккуратно сложенным платьем в руках – тем самым, что она надевала на вечеринку на пляже. Мгновение смотрит на него пустым взглядом, потом садится рядом с Настей.

– Да нечего особо рассказывать, – произносит она. – История, как у всех.

С Оскаром они встретились, когда переписывали зачет по химии на втором курсе. Далеко не в первый раз, оба. Стояли, переглядываясь через коридор, в ожидании результатов, пока, однажды, дождливым осенним днем, он не принес два стаканчика с кофе. Сел рядом на пол и протянул один Лере, улыбнулся. И она пропала. В тот раз экзамен они все же сдали. Потом долго бродили в парке. Свет уличных огней отражался в лужах, ветер трепал голые ветви деревьев, а он грел Лерины ладони в своих. До общежития добрались далеко за полночь и Лера – робкая тихоня Лера – позволила себя поцеловать.