— Умеет человек жить! — с завистью говорили о том, кто имел свой дом, квартиру, мебель, непременно заграничную, и дорогие импортные вещи.

Все это было у зятя — мужа старшей сестры Ларисы, Николая. А у Вениамина Федоровича — «ни кола, ни двора», военная пенсия была маленькой, и он в высшей степени «не умел жить», вызывая к себе жалость и даже презрение.

И вот, чтобы быстрее обучить Вениамина Федоровича сердобольные родственники «устроили» на железную дорогу проводником в загранрейсы. На должность, которая являлась для многих предметом острой зависти. В свое время попасть на эти рейсы зятю стоило большого труда, а Вениамину Федоровичу с его анкетными данными — очень легко.

Напарник Вениамину Федоровичу попался на редкость жуликоватый. Он все норовил скрытно провезти через границу какие-то отрезы, кофточки и обувь, а Вениамин Федорович, не подозревая, что в этом-то и состояло «умение жить», чувствовал себя скверно, гадко и не раз ругался с напарником по этому поводу. В конце концов, не заработав ни денег, ни почета, он ушел с железной дороги и переключился на автомобильный транспорт.

К тому времени отношения Вениамина Федоровича с родственниками жены застыли на уровне откровенного недружелюбия. Они презирали его за простоватую честность, а он платил им тем же за ханжество. Бедная Лариса оказалась между двух огней. С одной стороны, обладая практическим складом ума, она не могла не видеть, что муж часто беспомощен в житейских делах, и была солидарна с родителями в этом отношении. А с другой стороны, каким-то высшим чувством она ощущала правоту мужа. Потому что не здравый смысл, а нечто более высокое в нас — совесть — отличает ложь, какой бы удобной она ни была, от правды и добра.

Новый, сверкающий стеклами и голубой эмалевой краской, непривычно большой автобус сытой рыбиной вывернулся из-за поворота. Вениамин Федорович скоренько выплюнул косточку черешни и, торопливо вытаскивая из планшета похожий на ракетку для настольного тенниса жезл, полез через заросший травой кювет. Водитель, молодой парень с полным добродушным лицом, видимо не ожидал увидеть здесь такого «пассажира», сделал испуганные глаза и затормозил.

— Не очень-то они здесь нас любят, — подумал Вениамин Федорович, но даже не удивился.

Он вошел в автобус через отрытую дверь и застал кондуктора, молодую женщину с таким же лицом, какое только что было у водителя. Делая вид, что ничего не заметил, Вениамин Федорович представился, попросил у кондуктора путевку, списал начальные номера и серии бобин всех билетов и начал обход пассажиров. Как он и предполагал, некоторые билеты были не из тех серий, которые значились в путевке, то есть неучтенными. Это был тот самый случай, о котором предупреждал накануне Жаботинский. Вениамин Федорович вежливо просил у ничего не подозревающих пассажиров их «левый» билетик, и таких неучтенных набралось не меньше десятка. Затем он предложил кондуктору сесть рядом с ним на свободные места в хвосте салона. Она, видимо, поняла, что ее ждет и сидела красная, готовая вот-вот расплакаться. Вениамин Федорович терпеть не мог женских слез и, чтобы немного разрядить обстановку, спросил, как ее зовут.

— Галина, Галина Смуженица, — был ответ.

— А Иван Смуженица ваш родственник?

— Он мой муж, — ответила женщина и все-таки разрыдалась.

— Значит, так, — сказал отец, который успел принять решение за это короткое время, — возьмите эти билеты и вместо них раздайте пассажирам другие, отмеченные в путевке. Я надеюсь, что больше по такому поводу нам с Вами разговаривать больше не придется. Вы меня хорошо поняли?

Еще не веря своему везению, Галина облегченно вздохнула и принялась обилечивать пассажиров, а Вениамин Федорович махнул водителю, что бы тот остановил автобус и вышел через задние двери.

Вечером, в конце рабочего дня Вениамин Федорович собрался уже идти домой, когда от группы шоферов отделился самый молодой видный парень, которого он встретил в кабинете Жаботинского.

— Вениамин Федорович, — сказал он, немного смущаясь, и постоянно переходя с русского на местное наречие, отчего у него вместо «Федорович» получалось «Хведорович», — мы тут з хлопцями надумали в генделык зайти на часок. Чи не составите нам компанию?

— Да, вроде, неловко как-то, и не знаком я ни с кем…

— Як же ни с кем? Мене знаете? А вси инши теж наши хлопци. Разом и познаймимось. Часа через два они сидели рядом в большой компании, сдвинув два стола, в шумном прокуренном помещении закусочной и разговаривали как давние приятели.

— Ну так, вот, Вениамин Федорович, ты русский, а я русин.

— Это как? — не понял его собеседник, который порядочно уже захмелел, — гуцул, что ли? А ты здорово пьешь, Иван. Сколько взяли, а у тебя ни в одном глазу.

— Так я ж вон який великий. Мени багато и треба. Так нет, Вениамин Федорович, есть русские, украинцы, а есть русины. Мы и есть русины. А ты добре зробыв, Вениамин Федорович, що не написав бумагу на мою Галку. Вона ничого жинка, хиба трошки жадная. Я, узнав, що ревизор на линии. Кажу — будь обережна. Так ни. Дякую, тоби, добрый чоловик.

— А как же ты узнал? — удивился Вениамин Федорович.

— Так я ж и кажу — свои хлопцы кругом. Ви на автобуси из городу ихалы?

— Ну и что?

— Так той же водий тим, хто ихав назустрич, и подавав знак. А що? У нас взаимовыручка.

— Зачем же ты Галину в жены взял, если она такая жадная?

— А що робити? Краще хоч один в симьи жадный буде, а коли обидва — зовсим бида.

Немного отлегло у Вениамина Федоровича от сердца, хотя чувствовал он, что по возвращению домой ему еще предстоит неприятный разговор с женой, которая очень не любила, когда муж приходил домой не вовремя, да еще сильно «навеселе».

Но все-таки была эта работа ему сильно не по душе. Хорошим быть с кондукторами совесть не позволит — воруют, а составить акт — жалко, люди ведь тоже.

— Нужно будет устроиться на курсы и получить специальность водителя, — твердо решил он.

Так, или почти так происходили те события, о которых я поначалу даже и не догадывался по причине своих малых лет. А вот другие сведения вполне достоверны. Я много раз слышал пересуды родителей о Смуженице, не представляя толком, какую роль он сыграл в жизни отца. Что же касается Жаботинского, то о нем, вообще, никогда не было связных разговоров. Одни отрывочные воспоминания отца. Видимо, потому, что в скором времени вопрос об Израиле перерос в дело сугубо политическое.

Между тем, первым ушел Смуженица.

Этот здоровяк и красавец просто не придавал значения