Она думает: как вдвигающиеся друг в друга коробки. Она предпочла бы думать «матрешки», но думает: вдвижные коробки.

Опустив глаза, она быстро берет предметы с полок, окруженных обжигающим холодом. Она не хочет, чтобы ее видели, но на нее все-таки смотрят, некоторые мужчины даже оборачиваются – ну зачем оборачиваться на призрак, господи, разве нельзя оставить ее в покое с шестью рулонами туалетной бумаги и тремя зелеными яблоками?!

Выйдя на улицу, она оступается, угодив ногой в выбоину с водой, и падает на тротуар. Одно из яблок «гренни смит» выскальзывает из пакета, катится к водостоку и делает ярко-зеленый кувырок в механическую грязь. Дама в черной меховой шубе оставляет свою тележку перед колбасной лавкой.

– О!.. Вы не ушиблись?

Она протягивает ей руку, но Маленькая качает головой и встает сама. Дама, успокоившись, забирает свою тележку.

– С этим дождем и опавшими листьями тут становится опасно. Моя соседка шейку бедра себе сломала!

В кафе официант. Новый, с очень большой бородой и усами, которые скрывают его рот, словно неудачная накладка. Он не только сразу же ее обслуживает, но еще и кладет на блюдце крошечную шоколадку в блестящей обертке. Она идет в туалет, посмотреть, что в ней изменилось, но ничего не замечает.

Если подумать, из-за грязного пятна на ягодицах ее юбка стала прозрачной… Она обвязывает бедра свитером, вдыхает, выдыхает, придает себе достойный вид перед круглым зеркалом. По выходе ее глаза теряются в светящейся диораме – пластмассовой, конечно, но все-таки феерии – потом она возвращается на свое место. Свое место. Она выбрала его четыре года назад, в тот день, когда после детского дома переехала в свою каморку: это совсем рядом с окном, но наискосок, немного в тени, пластиковый водопад справа, угол улицы слева – чтобы все видеть, оставаясь невидимой, как птица на ветке. С тех пор она держится за него. Если, к несчастью, этот столик занят, она обходится без кофе; но такое случается редко, это не лучшее место для живых. И все же этот столик представляет собой ее собственный маленький мирок, единственный, куда Большая ни разу не совалась.

Она садится, смакует шоколадку.

В нескольких метрах от нее препирается молодая парочка. Они стараются говорить потише, но слишком раздражены, так что это у них не совсем получается. Оказывается, парень изменял девушке с ее сослуживицей, а поскольку та чокнутая, то позвонила девушке и все ей рассказала. Парень умоляет, хнычет, клянется в любви и просит прощения, перемежает просьбы клятвами. Потом получает пощечину, а девушка вскакивает.

Маленькая видит сквозь стекло, как она заливается слезами на улице и пинает колесо машины. А парень снова включает свой мобильник и звонит ее сослуживице: «Готово, мой ангел, я от нее избавился».

Сидя по-турецки перед зеркалом, она ест; каждый ее глоток сопровождает стук дождя по крыше. Когда она видит собственное отражение, ей кажется, будто это ужин на двоих – и к тому же сегодня она находит себя красивой, несмотря на лиловый синяк, который тянется через бедро, словно по нему проползла пиявка. Большую часть времени она считает, что похожа на самку богомола… Хотя не очень-то представляет себе, какого самца могла бы съесть; она никогда ни к одному даже не приближалась.

В двенадцать лет она вдруг начала расти так, словно не могла остановиться, словно проглотила пирожок «съешь-меня» из Страны чудес. За несколько месяцев обогнала сестру на две головы. Позвоночник стал искривляться, так что ее туловище упаковали в гипсовый корсет.

Ее прозвали Робокотом.

«Робокот» Большой – это, конечно же, насмешка. В ней и впрямь есть что-то кошачье: исхудавшее лицо и блестящие зеленые глаза.

– Алло?

Большая – опять. У нее свободный вечер, и она, должно быть, сильно скучает.

– Ты уверена насчет фильма? Никто не хочет со мной идти. Что за дерьмо, всем этим кретинам нравятся только комедии.

– Спасибо, нет. Я уверена.

– Малышка, тебе надо посмотреть, что творится в мире. Ты и в самом деле слишком наивна, а это плохо для ума. В следующий раз пойдешь со мной. По-хорошему или силком.

Она пытается ощупать свою грудь, но вдруг стесняется и надевает футболку. Ее груди такие крошечные – будто два паучьих укуса. Она все еще задается вопросом, не из-за гипса ли это.

Обложившись подушками, она ждет прихода воспоминаний; но тщетно. Только голос сестры звучит в ее ушах, как сломанная сирена:

– Кончай свое кино, вынь пальцы из задницы и нацепи улыбку!

Она глотает три таблетки снотворного.

Когда она просыпается, заря проникает через зазор между штор и, вычертив прямую линию, заставляет плясать пылинки в лучах, делая их такими четкими, что они сами кажутся какой-то завесой. Она терпеть не может пыль, но из постели это выглядит очень красиво. Она не успевает подумать о непоследовательности собственных мыслей: ее волосы совершенно спутанны, должно быть, она много металась во сне. Она резко садится, потому что вспоминает свой кошмар – отвратительную тварь, сплошь из когтей и желтоватого чешуйчатого рогового панциря, покрывающего все тело.

Она морщится. Встает. Заправляет постель.

Завязывает пластиковый мешок.

Поперек холла перед мусорными бачками лежит какой-то молодой человек. Она не знает, что делать. Надо бы перешагнуть через него, но ей не хватает духа, и она продолжает стоять как дура со своим пластиковым мешком. Задержав дыхание, она наклоняется к нему. На его челюстях в свете зари мерцает голубоватая тень. Свернувшееся клубком тело втиснуто в спальный мешок из камуфляжной ткани. Рот равномерно дышит; это ее немного успокаивает, потому что она думает о бездомных. Стоит ей только заметить лежащего к ней спиной бомжа, у входа в подъезд или на общественной скамейке, ее охватывает ужасный испуг – а вдруг он уже не дышит? Конечно, она не осмеливается к нему прикоснуться, чтобы проверить, но потом мысль о его возможной смерти становится таким наваждением, что она может часами кружить по кварталу в надежде снова увидеть его наконец живым.

Рядом с парнем лежит грязный рюкзак, а к груди он прижимает кожаный футляр довольно странной формы; ей очень хотелось бы знать, что там такое.

Ладно, придется зайти попозже. Она поворачивается.

– Эй…

Она застывает и перестает дышать – но ее последний выдох все еще кажется ей осязаемым, кристаллизовавшимся в воздухе как призрачный сугроб.

– Мадемуазель?

За ее спиной синтетические поскрипывания спального мешка.

– Эй! Я не хотел вас напугать!

Она оборачивается: парень уже на ногах. Он высокий, слишком высокий и худенький, выглядит совсем молодо, у него плохо подстриженные темные волосы, кудрявые и взъерошенные. Она застывает в дверном проеме. Парень морщит лоб, пытается разглядеть ее в полумраке холла.