сторону. Боги! Боги! - стучала в висках кровь - Что же это! Ведь он - посланник правды и справедливости! Он - спасение брата и его товарищей-эллинов. Его судьба - честь Города! Брат ждет его! и Эринна ждет! и отец! и сам великий пресбевт!

Нет! Нет! Слишком много добрых и сильных душ молятся в этот миг за удачу и его жизнь. Не может он погибнуть на полпути. Но вот она, гибель! Настигает, поправ законы судеб!

Гестас не услышал - он ощутил спиной короткий выдох тетивы и настигающий сзади тонкий и злобный свист.

- Эрин-на! - только этот зов последним судорожным вскриком проколотился в горле.

Все замерло вокруг, словно необъятная волна разом накрыла степь.

Гестас моргнул раз, потом - другой, но ничего не изменилось.

Целая ли вечность минула стороной или только блеснул неуловимый душою миг - не мог он понять. Но так же спокойно плыла и мерцала степь, и луна переваливалась под уклон к западу, как миг или вечность тому назад, перед засадой.

Конь под ним остывал и, утомленно перебирая ногами на месте, подергивал жесткую траву.

Гестас оторопело огляделся - бесследно сгинули пепельные мертвецы, будто их и не было.

Колдовство! Колдовство! - заплясало в ушах. Кто-то навел на его путь дурной морок, явив в лунном свете тройку призраков, но молитва успела - донеслась до небес, колыхнула гнев Громовержца, и развеял он безликих убийц.

Гестас повел лопатками, отрывая от спины впитавшую пот рубаху. Нехороший холодок потянулся вверх по спине. Гестас поежился и робко тронул коня.

Покойный ток степной белизны уже не утешал душу Гестаса. Она успевала дрогнуть и похолодеть едва ли не при каждом скачке коня - вот-вот взметнутся навстречу из полыни пепельные всадники.

Меж тем луна, облекаясь в оранжевое, закатывалась все ниже. Степь меркла, а небосвод, напротив, светлел, словно впитывая в себя сияние степи: и когда течение белизны иссякло, а по правую руку широкой лентой потянулась слюдяная гладь Меотиды, тревожный трепет души стал понемногу униматься. Прошло еще немного времени, и Гестас различил вдали короткий контур стен Белой Цитадели.

Варварский наряд он убрал в седельную сумку столь поспешно и с облегчением, словно боялся, что имено этот обман тянул к себе ночных призраков.

К воротам Цитадели Гестас подъехал уже с легким сердцем.

Младший часовой, выйдя навстречу из привратной дверцы, узнал его:

- Привет тебе, Гестас, сын славного Мириппа.

- Привет тебе, - обрадовался Гестас, заговаривая с живым человеком. - Но имени твоего не помню.

- Амфиарай, сын Пелла.

- Привет раннему ездоку! - донеслось сверху: старший, Гермипп, подняв руку, здоровался с Гестасом со стены. - С какими вестями? Что в Городе?

- Привет хранителю покоя, - не переходя на фамильярный тон, по-воински строго ответил Гестас. - С приказом великого пресбевта диадоху.

Гермипп переменился в лице и сразу подтянулся.

- Будет доложено немедля, - поспешно отчеканил он. - Амфиарай, проводи. Не мешкай.

Правая створка ворот подалась внутрь, и младший часовой, взяв коня под уздцы, ввел его в Цитадель.

Гестас надеялся увидеть брата, и ему сразу повезло: Атеней уже поднялся и на площадке перед конюшней готовил очередной развод дорожных стражей.

Брат на радостях кинулся было к Гестасу, но он, приветствуя Атенея издали, глазами дал понять, что оказался здесь по важному делу, а потому встречу и объятия придется отложить. Брат понимающе кивнул и вернулся к бенефициариям.

Гестас вошел в опочивальню диадоха. Феспид, сын Эрзия, сидел посредине своего ложа на измятом покрывале и, шевеля бровями, с трудом просыпался.

Он, вероятно, был ровесником пресбевта. Густая седина и отечность лица сильно старили его. Уже никто толком не помнил, за какие прегрешения его когда-то тихо лишили звания лохага и направили в Цитадель, в "почетную ссылку". Много времени утекло и с тех пор, как его оправдали, но из стыда или по иной причине в Город он уже не вернулся. Он был хмур и недобр, а к тому же не терпел все римские нововведения в войске. Зная об этом, Гестас обошелся без римского приветствия и лишь пожелал доброго дня.

Отложив ксюмбаллон на стол, Феспид словно через силу зевнул и качнул головой:

- Ранние новости? Какие же?

- Срочный секретный приказ великого пресбевта, - не громко, но отрывисто - с целью всерьез растревожить диадоха - сказал Гестас, снимая пояс.

Феспид поднял руку, как бы останавливая все дальнейшие объяснения и действия Гестаса:

- Об этом я уже наслышан, - не меняя медлительного, сонного тона, произнес он. - Однако дай мне прийти в себя. Я трудно просыпаюсь, особенно на исходе лунных ночей. Несколько мгновений не погубят самой великой срочности великого пресбевта. Ведь так?

Гестас едва не вспылил - всю ночь гнать коня, моля богов о легком и удачном пути, едва уйти от погони, а теперь терять драгоценное время, слушая нелепую, сонную болтовню, - он чуть не ответил резкостью, но сдержал себя, вспомнив о своих тайных обязанностях.

- Твой конь мог в пути оступиться и помедлить немного. В том нет ни моей, ни твоей вины. - Феспид тяжело поднялся и, размяв шею, видно, затекшую во сне, двинулся к окну. - За это вымышленное, но вполне законное время ты успеешь перевести дух, а я успею приготовить свою голову для ясного понимания приказов.

По пути к окну он прихватил со стола чашку и шумно хлебнул остатки вчерашнего вина. Стряхнув последние капли на пол, он оставил чашку на окне и повел взгляд куда-то в рассветную высоту небес.

- Рано, - вздохнув, заключил он. - Много же развелось всяких новостей и приказов. С каким ты ко мне?

Он повернулся к Гестасу и сделал шаг навстречу.

Гестас распустил концы тесьмы и протянул пояс Феспиду.

Диадох вновь отступил к свету, неспешным жестом вытянул из пояса пергамент, поднес его к глазам - и, дрогнув, застыл весь, как окаменел.

Гестас затаил дыхание. Он ожидал и удивление, и растерянность, и гнев, но такое потрясение у видавшего виды, хитроумного диадоха тяжело изумило и его самого. И странно: потрясение случилось, едва лишь взор Феспида соприкоснулся с пергаментом - приказ не был прочитан, глаза Феспида не успели побежать по строкам, как уже застыли и округлились. Вот что особенно насторожило Гестаса.

Диадох, между тем, смотрел на приказ, как может смотреть в зеркало человек, проснувшийся поутру и увидевший на его глади отражение не своего, но совершенно чужого лица.

Смутные подозрения и