Со мной ехали тридцать шесть дружинников и Годрик, мой слуга. Четверо воинов рассыпались дозором впереди, осматривая путь на предмет засады, остальные охраняли Хаки и две повозки, груженные добром. Еще мы стерегли восемнадцать детей, предназначенных для продажи на невольничьих рынках, но Этельфлэд настаивала, чтобы сначала мы показали их народу в Глевекестре.

– Зрелище хочет устроить, – сказал мне Ситрик.

– Верно! – согласился отец Фраомар. – Так мы покажем жителям Глевекестра, что одержали победу над отвергающими Христа.

Фраомар был одним из карманных попов Этельфлэд – человек еще молодой, ревностный и рьяный.

– Продадим это вот, – кивнул он в сторону катящейся перед нами повозки с доспехами и оружием, – и пустим деньги на новый бург, хвала Господу.

– Хвала Господу, – покорно подхватил я.

Деньги – головная боль Этельфлэд. Для строительства нового бурга, охраняющего Мэрс, требовались деньги, а их постоянно не хватало. Рента с земли, подати с торговцев и пошлины шли в доход ее мужу, а Этельред терпеть не мог Этельфлэд. Ее любили в Мерсии, но серебром распоряжался Этельред, и никто не хотел ссориться с ним. Даже сейчас, когда он лежал на одре болезни в Глевекестре, ему приносили клятвы верности. Только самые отважные и богатые, рискуя вызвать его гнев, давали Этельфлэд воинов и серебро.

Этельред умирал. В битве при Теотанхеле ему достался удар копьем в тыльную часть головы. Острие пробило шлем и проломило череп. Никто не ждал, что Этельред выкарабкается, но он выжил, хотя, если верить слухам, был едва ли лучше мертвого: бесновался как сумасшедший, брызгал слюной и дергался, а подчас выл, как пойманный волк. Вся Мерсия ждала его смерти, и вся Мерсия гадала, что последует за ней. На эту тему не говорили, по крайней мере открыто, но втайне шушукались только об этом.

И вот, к моему удивлению, отец Фраомар поднял ее в первый же вечер. Обремененные повозками и пленниками, двигались мы медленно. На ночевку остановились на ферме близ Вестуна, в недавно обжитой части Мерсии, ставшей безопасной благодаря бургу в Сестере. Ферма некогда принадлежала дану, но теперь там поселился одноглазый мерсиец с женой, четырьмя сыновьями и шестью рабами. Дом его представлял собой хибару из земли, дерева и соломы, скот ютился в убогом загоне из дырявого плетня, зато всю усадьбу окружал добротный частокол из дубовых бревен.

– Валлийцы всегда поблизости, – объяснил хозяин наличие дорогого укрепления.

– Ты не сможешь оборонять его с шестью рабами, – заметил я.

– Соседи подойдут, – пояснил он.

– И строить они помогали?

– Да.

Мы связали Хаки лодыжки, проверили, крепко ли затянуты узлы на запястьях, потом примотали его к брошенному близ навозной кучи плугу. Толпу из восемнадцати ребятишек загнали в дом, оставив двоих караулить эту ораву, прочие же разместились как могли на усеянном коровьими лепешками дворе. Разожгли костер. Гербрухт ел от души, набивая пузо размером с бочонок, а Редбад, еще один фриз, наигрывал на свирели песни. Печальные мелодии наполняли ночь грустью. Искры взлетали к небу. Немного ранее прошел дождь, но теперь облака снесло и показались звезды. Я заметил, что некоторые искры падают на крышу хибары, и встревожился, как бы кровля не занялась, но покрытая мхом солома насквозь пропиталась влагой, и искры быстро гасли.

– Нуннаминстер, – произнес вдруг отец Фраомар.

– Нуннаминстер? – переспросил я удивленно.

Священник тоже наблюдал, как блуждающие огоньки меркнут и умирают на крыше.

– Это монастырь в Винтанкестере, где почила госпожа Эльсвит, – пояснил он, хотя мне это мало помогло.

– Жена короля Альфреда?

– Да упокоит Господь ее душу, – пробормотал поп и перекрестился. – После смерти государя она выстроила монастырь.

– И что с того? – по-прежнему недоумевая, спросил я.

– Часть обители сгорела после ее смерти, – продолжил Фраомар. – Это случилось по вине искр, попавших на соломенную крышу.

– Здешняя кровля слишком сырая, – возразил я, кивнув в сторону дома.

– Разумеется. – Священник смотрел, как огоньки ложатся на солому. – В народе болтают, что тот пожар был местью дьявола. – Он снова осенил себя крестом. – Госпожа Эльсвит очень благочестива, потому и спаслась.

– Отец рассказывал, что это была сварливая ведьма, – осмелился ввернуть я.

Отец Фраомар нахмурился, потом смягчился:

– Упокой Господь ее душу. – Он сухо улыбнулся. – Я слыхал, что уживаться с этой женщиной было непросто.

– А с какой легко? – вклинился в разговор Ситрик.

– Госпожа Этельфлэд не согласится, – мягко продолжил Фраомар.

Я замялся, потому как мы коснулись опасной темы.

– На что не согласится? – уточнил я наконец.

– Уйти в монастырь.

– Это обязательно?

– А как иначе? – уныло отозвался Фраомар. – Муж умирает, она становится вдовой, причем вдовой с имуществом и властью. Люди выступят против нового брака – ее супруг получил бы слишком много власти и силы. Кроме того… – Тут священник осекся.

– Что – кроме? – негромко вмешался Ситрик.

– Господин Этельред, да спасет его Господь, оставил завещание.

– И в этом завещании сказано, что его жена должна уйти в монастырь? – процедил я.

– Что еще ей делать? – Фраомар пожал плечами. – Таков обычай.

– Не могу представить ее в роли монахини, – заметил я.

– О, это святая женщина, добрая! – с жаром воскликнул поп, потом вспомнил, что она повинна в прелюбодействе. – Не совершенная, конечно, но кто из нас без изъяна? Все мы грешны.

– А как же ее дочь, Эльфинн? – вырвалось у меня.

– Э, глупая девчонка, – отмахнулся Фраомар.

– Но если кто-то женится на ней… – начал я, но был прерван.

– Эльфинн – женщина! Она не вправе унаследовать власть отца! – Священник рассмеялся от одной мысли об этом. – Нет, для Эльфинн лучше всего выйти замуж за иноземца. Уехать куда подальше. Быть может, стать женой какого-нибудь франкского лорда? Или присоединиться к матери в стенах обители.

Разговор принял опасный оборот, потому как никто не знал наверняка, что произойдет после смерти Этельреда, а кончина его определенно скоро наступит. Короля в Мерсии не было, но и в качестве мерсийского лорда Этельред имел практически королевскую власть. Ему, конечно, хотелось зваться королем, но отстоять собственные границы он мог только при помощи западных саксов, а те не желали наличия в Мерсии независимого государя, а точнее, предпочли бы видеть на ее троне своего собственного короля. Да, хотя Мерсия и Уэссекс являлись союзниками, особой приязни между ними не наблюдалось. Мерсийцы гордились прошлым, а теперь стали вассальным государством, и стоит Эдуарду Уэссекскому заявить права на Мерсию, будет бунт. Никто не знал, что нас ждет и кого поддерживать. Принести клятву верности Уэссексу или одному из мерсийских олдерменов?