Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем приближались экзамены. Я, несмотря на все, старался посещать лекции, выполнять лабораторные, сдавать зачеты. Позади уже три сессии, на всех на них я сдавал экзамены «на стипендию». Для того, чтобы получать стипендию, надо было иметь 2/3 оценок отлично, остальные не ниже четверок. Такой порядок был введен в октябре 1940 г. Тогда же была введена и плата за обучение в институтах. Помнится, многие студенты оставили институт сразу же после публикации Постановления Правительства, так как достатки в семьях были небольшие, большинство студентов жили только на стипендию. Я не вылетел только потому, что был принят в институт с аттестатом отличника, стипендию таковым оставили до результатов первой сессии, от платы за обучение эта категория студентов также была освобождена.
Правда, на первой сессии в январе 1941 г. едва не случилась катастрофа. Экзаменовались 4 предмета. Три выдержал на 5. Четвертым был экзамен по аналитической геометрии. Принимал доктор наук, профессор Левитан. Попалось что-то такое, в чем я здорово запутался, в голове — весьма туманное представление о том, о чем спрашивалось в экзаменационном билете.
— Тройка — сказал профессор и взял зачетную книжку, открыл, посмотрел в книжку, потом на меня, повертел в пальцах ручку и поставил оценку. Я взял и поплелся из аудитории, только в коридоре посмотрел в разворот. Против аналитической геометрии стояла четверка. Наверное, увидел, понял профессор, что запутался я случайно. Благодаря этому, остался я в институте. И часто думаю: поставь он тогда тройку, совсем по-иному сложилась бы моя жизнь, а, возможно, и складываться было бы нечему. Вместе со мной в комнате жил Митя Ковров, из Башкирии. Маленький, краснощекий, застенчивый — мы все его любили. Был он товарищеский какой-то, незащищенный и умный — всем нам помогал, если кто-то чего-то не «второпав» по математике, либо сопромату, либо по другому предмету. До слез было его жаль, когда он вынужден был бросить институт после первой сессии: по двум предметам ему поставили четверку. Он прощался — тоже слезы на глазах, очень уж хотелось ему учиться.
В июне начались экзамены. Я сдал экзамены по основам марксизма-ленинизма «4», немецкому языку — отл., зачет по общему курсу железных дорог.
14 июня 1942 г. я был отчислен из числа студентов в связи с призывом в Красную Армию. Помню зеленый двор Ленинского военкомата в Ташкенте. Мы, новобранцы, с котомками. Здесь же, в Ташкенте, принимали воинскую присягу. Подошел день отправки. Друзья в чайнике принесли вино, выпили по стакану. Потом нас построили в колонну и повели на станцию. Рядом со мной шли, провожали Трофим Рыбак, Игорь Мезенцев, Мария Сибилева и еще несколько человек т- фамилий не помню. Влезли в «телячьи вагоны», поезд отправился.
— Прощай, Козьмич! — так меня ребята кликали — махал рукой Трофим.
Эшелон отстукивал километры через казахские, оренбургские степи. Питание было организовано на так называемых пересыльных пунктах. Эшелон останавливался на 1,5–2 часа, и все спешили к кухням-столовым.
ЗАПАСНОЙ ПОЛК. ГУЗА
Попал я в 11-й запасной стрелковый полк, дислоцированный в так называемых Суслонгерских лагерях, недалеко от Казани. Лагеря располагались среди лесов, окруженные густым лесом, кустарниками, болотами. От железной дороги к лагерям подходила узкоколейка, здесь, в этом районе, заготавливали лес, по узкоколейке вывозилась древесина.
Здесь, в лагере, нас, всех призванных и мобилизованных, должны были готовить к действиям в бою. Однако, не припомню, чтобы чему-нибудь подобному нас учили. Пробыл я в запасном полку недели две. И все эти дни мы километра за два из лесу на плесах носили сосновые жерди, укрепляли стенки траншей, отрытых в песчаном грунте. Правда, несколько раз проводили занятия — учили наносить штыковые удары. На деревянных подставках устанавливали небольшие — размером бюста человека — щиты, плетенные из лозы. Сержант показал, как делать выпад ногой, одновременно энергично посылая штык в щит, быстро выдернуть его, перебежать к следующему и тоже нанести удар. Слышались команды: «Раз-коли! Два — коли!» Ни тактических учений, ни упражнений по стрельбе не было. Ну, мы, которые помоложе, в школах держали, стреляли хотя бы из мелкокалиберок, а ведь в запасном полку было много людей постарше, которые не знали даже, как открыть, закрыть затвор, зарядить винтовку.
Однажды на вечерней поверке прозвучала команда:
— Кто имеет среднее образование — три шага вперед — марш!
Из строя в несколько сотен вышло нас, если память не изменяет, человек 14–15. Нас собрали, сказали, чтобы завтра утром мы явились в штаб полка. Нам ничего не сказали, выдали продукты — сухой паек на 2 дня, и сопровождающий повел нас к платформе узкоколейки. Уселись на бревнах, так доехали до станции, затем пассажирским поездом до Казани. Здесь узнали, что нас направляют в Горьковское училище зенитной артиллерии (ГУЗА). По дороге в Горький наш поезд (мы ехали нормальным пассажирским поездом, чувствовали себя более-менее свободными) то догонял, то пропускал эшелон с нашими солдатами из 11 ЗСП, которые направлялись под Сталинград. Там в это самое время (лето 1942 г.) шли тяжелейшие, кровопролитные бои. Позже я не раз думал о том, что, возможно, училище тогда прибавило мне несколько шансов остаться в живых.
Училище размещалось на окраине города — вверх от Волги, мимо Кремля, кажется, недалеко от оперного театра. Занятия проходили с утра до вечера. Рано утром, в 7 часов, команда:
— Подъем!
Летели вверх одеяла на двухъярусных койках, мы соскакивали и старались побыстрее одеться. Особенно много хлопот было с обмотками: в спешке они вываливались из рук, раскатывались на всю свою почти двухметровую длину под мою и соседнюю койку. Хватал их, снова наспех скручивал, а надо же еще обмотать ногу. Не так заложил конец — сползают по ноге, снова надо перематывать. Особенно плохо было тем, у кого тонкие голяшки: обмотки на них еле держатся. А старшина выдает уже новую команду:
— Становись! — опоздал — наряд вне