прыжки делали с «колбасы» — это аэростат, к которому подвешивалась кошелка для 4-х человек: 3 солдата и инструктор, которого на солдатском жаргоне именовали «вышибалой». Большое заснеженное поле. Вошли в кошелку. Лебедка отпускает трос, аэростат поднимается.

Страшно, стараюсь не смотреть вниз, кошелка раскачивается. Душа, как говорят, в пятках, но нужно держаться — я солдат. Не помню, чтобы когда-нибудь, даж6е в атаках, под обстрелом, я вот так, прямо-таки физически, испытывал страх. Держусь изо всех сил. Высота 400 м. «Пошел!» — инструктор слегка подталкивает, мы летим вниз. Раскрывался парашют принудительно, опомнился после резкого толчка — над головой взвился купол парашюта. Приземлился благополучно. Еще два прыжка — один днем, второй — ночной, но уже из самолета. Немного легче, так как больше нас, солдат (чел. 25). Не так сильно болтает, и все как — будто в помещении, нет ощущения высоты. С прыжком не задержишься: вытяжные фалы зацеплены карабинами за трубу, которая укреплена вдоль борта самолета (подобно трубе для рук в трамвае или троллейбусе). Самолет идет ввысь, ложится на курс, сигнал, инструктор открывает бортовой люк, и мы один за другим, продвигаясь вдоль борта, ныряем в пустоту. Вытяжной фал выдергивает вытяжной парашют, и открывается основной парашют. Когда на высоте, кажется, что спускаешься медленно. Но чем ниже — земля приближается быстрее. Главное теперь правильно приземлиться и «погасить» парашют. Все мои прыжки прошли благополучно. Бывали и трагические случаи. Говорят, до войны парашюты укладывали специальные команды. Теперь же каждый укладывал свой, вернее, для себя парашют, с которым будешь прыгать. Молодые, неопытные. Случалось, чтобы стропы не рассыпались, их связывали. Один так сделал, а развязать, как видно, забыл, хотя инструктор об этом предупреждал. А вот проверить… То ли не проверили, то ли не заметили. Парашют не раскрылся.

СЕВЕРО — ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ

Точно не помню числа, но было это в первой половине февраля 1943 г. Вечереет. Мы возвратились с полевых занятий. Смотрим — в расположении наших казарм десятки грузовых автомобилей. Поужинали. Команда: получить дополнительное обмундирование, сухой паек на 5 суток, грузить табельное имущество в автомашины. Выдали нам валенки, теплое белье, телогрейки, плащ-накидки. Нашему отделению выделили машину. Грузим телефонные аппараты, катушки с кабелем, лыжи. Нас 6 человек. Находим вязку соломы, бросаем в кузов. Где-то в полночь колонна начинает движение. Мы устали. Ложимся на солому впереди в кузове, плотно прижимаясь один к другому. На кузов натянут брезент, ветер не продувает, хотя, конечно, не тепло. И все же как-то согрелись, уснули. Не видели, как проехали Москву. Утром посмотрели — едем по шоссе, изрытыми воронками от бомб, снарядов. Остановились в небольшой сожженной и разрушенной деревеньке. Подошли несколько женщин. За обмотку выменяли немного картофеля (из обмоток они делали чулки, носки, а мы из одной длинной обмотки делали две короткие). Узнали, что едем по Ленинградскому шоссе. Ехали суток трое, проехали Калинин, Торжок, Вышний Волочек. Высадились — и дальше пошли пешком. Из лыж сделали санки — волокуши, сложили имущество. Шли только ночью. Народа — масса. Голова колонны начинала движение с наступлением темноты, мы, и то не последние, в марш вступали около полуночи — идти можно было только одной дорогой, и слева, и справа — густой лес, болото. Зима была какая-то «сиротская». Помню, мы в валенках, дорога то поднимается вверх, то спускается вниз. И так одна ночь, вторая, третья. В низинах, в колеях — вода, все же от движения она хоть тепленькая. Ночи лунные. В нашем взводе был паренек, хорошо пел. Почему-то запомнилось: идем, тянем свои сани-волокуши; вверху луна, и звучит душевно, негромко, мечтательно:

Эх, как-бы дожить бы до свадьбы-женитьбы и обнять любимую свою…

Приеду весною, ворота открою,

Ты со мной, я с тобою неразлучны навек…

Днем — привал, здесь же, в лесу. Разводим костер. Подсушиваемся. Однажды повезло: остановились на месте, где когда-то была деревня. Торчали только остовы печей от дымоходов. Нам удалось захватить уцелевший овин. Раньше я их не видел, на Украине, вот всяком случае в Полтавской, Харьковской областях их не было. Похоже на нашу ригу, но построенную над углубление. В углублении — печь, которая топилась «по-черному», т. е. дымохода не было, и полати, на которых сушился лен, почти лазим по полу. Тепло, сбросили шинели, телогрейки, даже гимнастерки. Легли на мягкое льноволокно. Уснули… Проснулся от ощущения холода. Натянул брюки и гимнастерку. Уснул… Снова проснулся — холодит. Надел телогрейку, натянул валенки. А ко времени подъема мы все уже были полностью одеты — из овина тепло улетучивается быстро. За ночь преодолевали немного — думаю. Не более 10–12 км. Деревень по пути почти не встречали, да и те, которые случались, были почти полностью сожжены. А последние две-три ночи шли по прорубленной в болотистом лесу просеке, выложенной жердями. То-то досталось здесь строительным и саперным батальонам.

Где-то в двадцатых числах февраля заняли боевые позиции. Я — связист проволочной связи 3-го дивизиона 1-го Гвардейского артполка 4-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии. Уже вторую неделю полки дивизии предпринимают отчаянные, но безуспешные попытки перерезать узкий, где-то около 10 км, проход, так называемый «Рамушевский коридор», и закрыть выход почти окруженным в районе Демянска фашистам. Нас и немцев разделяет широкая, около километра, долина р. Ловать, покрытая ровным, чистым снегом. Позиции немцев — на возвышенностях, за рекой; наши — на опушке леса, в низменной, болотистой местности. Окопов, траншей нет — лежим в углублениях, сделанных в снегу. Морозцы небольшие, под снегом — рыжая, торфянистая вода. Спим здесь же, недалеко от «окопов». В лесу из снежных брикетов выкладываем небольшую загородку, на снег накидываем ветки елок, сосен, снимаем шинели, и по двое, спина к спине, укрываемся с головой шинелями, плащ-палатками — теплее. Так отдыхаем, когда подходит смена отдохнуть. Не успеешь как следует вздремнуть — что-то бок стынет, холодит: подбирается влага, подтаял снег. Поворачиваешься на другой бок. А тут еще не дают покоя вши — ведь нет ни бани, мы уже больше месяца вообще не раздевались, не меняли белье. Они были везде — даже в поясных ремнях. У нас в отделении был солдат — Пилипец. Добродушный, флегматичный, лет 30-ти, рыхловатый телом. Подойдет, бывало, растянет губы в невинно-лукавой улыбке: «Откуда достать? Сколько? Не глядя. А?» Пороется подмышкой, показывает. Невеселое развлечение, смотреть нечего, своих хватает, а все же духом не падали, еще и с юморком, хотя и горьким,