часто был рядом, улыбался смущённо и краснел. «А я твою фотографию в школе видел. Она в фойе на первом этаже висит», — как-то признался он. Да, было дело, у нас в школе затеяли стенд типа доски почёта, и я улыбалась с этого стенда: то ли вселяя учащимся надежду на успех, словно бы говоря: «Бесплатные места в вузе существуют, спешите поступить на бюджет!», то ли тому, что мои экзамены уже позади, а им всем предстоит ещё попотеть.

Ванька, хоть и одного возраста с Костей, но ещё совсем ребёнок. Избалованный, выросший на домашних булках-калачах, ему было трудно заботиться о себе, и он ждал руку помощи от всего мира. А мир не спешил ему на выручку: поливал Ваньку дождём, как и всех нас, хлестал ветром по его мягким розовым щекам. Накачивать баллоны лодки и собирать хворост Ваньке было лень, он жаловался, что кроссовки промокли, и вообще нет ни одной сухой вещи, потому что укрывать рюкзак от дождя полиэтиленом он не захотел, а потом и вовсе уронил его в реку. Часто Ванька грустил, надувая пухлые губы, и говорил, что ему надоел этот поход и он хочет домой. В то время, когда мы с Жекой были заняты поисками сапог в деревенских магазинах, Ванька купил книгу, и этим приобретением он похвастался в тот же вечер у костра, довольно надвигая кепку: «Вот!», он лукаво поглядел на собравшихся и протянул книжицу в мягком переплёте: «1000 эротических анекдотов».

— Тебе зачем? — улыбнулась Жека.

— Читать, — насупился Ванька. — Могу и вам почитать.

— Убери лучше, — прошипел Костя.

Общий хохот рассыпался на берегу, гулко ударившись о скалу, и снова вернулся в наш тёплый круг.

Лодки тянулись медленно, встречный ветер и дождь словно не хотели пускать нас, сибиряков, на просторы Урала. Мы с Женькой гребли по очереди. Пока работаешь вёслами, можно немного согреться.

Вот причалила лодка Сони, и следом — Тани — сестёр, которые поссорились и разъехались жить в разные палатки. Потом на берег вышла команда учителей, они часто ставили палатку рядом с нашей, и мы не верили своим ушам, когда слышали, как они матерились, будто заправские сапожники. А каково было моё изумление, когда как-то вечером в лесу я увидела силуэт нашего школьного физика Нины Афанасьевны в длинном дождевике — она курила! А в школе Вы рассказывали, что в Ваши времена женщины были более женственны и воспитанны, чем нынешняя молодёжь. Эх, Нина, Нина!

Вот и Никита Волшебник, худощавый парень в тельняшке, за большими очками которого прячутся глубокие вдумчивые глаза, переворачивает свою лодку на берегу, чтобы дождь не залил сиденья за ночь. Никто не знает, почему он Волшебник, ничего особенного за ним не наблюдалось. Был бы он волшебником, разве шёл бы дождь всё это время?

И Ольга — мама двух подрастающих сыновей Ильи и Димки. В прошлые времена, когда не было частной собственности, а «бизнес» был нехорошим словом, символом капиталистического Запада, её отчислили из педагогического университета за то, что она шила кожаные куртки и продавала их на «толкучке» — нелегальном рынке в Омске, где одевались модные и смелые граждане Советского строя.

Влюблённые студенты старших курсов медицинского института Маша и Влад: она будущий акушер-гинеколог, а он патологоанатом, вот как бывает в жизни: соединяются противоположности! Они держались всегда особняком, редко разговаривали с другими. Когда в очередной раз кто-нибудь спрашивал Влада: «А почему ты выбрал именно эту специальность? Тебе что, мёртвых резать нравится?». Он сердился, высокомерно поводя плечами: «У патологоанатома много других важных задач, таких, что вы даже не представляете, даже понятия не имеете». Не представляем, и хорошо.

Семья Эдуарда Филипповича — владельца небольшого магазина в нашем городе. Грузный, с густой бородой, он смотрел на собеседника оценивающе, словно взвешивая его. С ним приятная молодая светловолосая жена Надежда и двое дочерей-погодок около десяти — двенадцати лет. Глава этого семейства был ещё тем самодуром, но сказать ему об этом никто не решался. В поход он взял с собой огромное раскладное кресло, в котором и просиживал вечерами, давая окружающим советы по разным проблемам, взял он и зонтик, и несколько одеял, и сапёрную лопату, и термометр, и решётки для барбекю, и закопченный чайничек, карты Урала, большой железнодорожный фонарь, набор металлической посуды, а также огромную палатку с двумя прихожими. Главный козырь в этом перечне — лодочный мотор. Его хрупкие девчонки были навьючены огромными рюкзаками, мы все их жалели, а он, демонстрируя очередную «нужную» вещицу, упрямо заявлял: «Зато у вас нет, а у меня есть». Зануду Филипповича недолюбливали всем лагерем, посмеиваясь над его бесполезным грузом и такими же бесполезными советами. Однажды Надежда вздохнула: «Думаете, он всегда был таким? Я влюбилась в него ещё девчонкой: он преподавал у меня танцы в школе хореографии».

Вот Антон — смуглый парень лет шестнадцати, который всегда держится сам по себе, в основном, молчит, а если заглянуть в его огромные тёмные глаза, то увидишь необъяснимую тоску, которая едва-едва помещается в них.

А это Светлана с сыном Павликом, этим летом она развелась с мужем, и теперь отчаянно старается наладить свою личную жизнь. А тут представители сильной половины, как назло, либо семейные, либо малолетние. Но Светлана не унывает, ведь она оптимистка, и до конца похода ещё далеко.

Братья Юрка и Слава — математики. В походе они впервые, и порой ведут себя совсем как девчонки: палатку ставить не умеют, верёвки вяжут неуклюже, лодку и ту выбрали самую дырявую, а шутки воспринимают всерьёз, будто родились они с учебником в руках и не мазали их сверстники в пионерлагере зубной пастой.

Однажды у костра я задумчиво поглядела на старшего брата:

— Юр, я стихи про тебя сочинила.

— Какие ещё стихи? — Юра густо покраснел.

— Юрка-пендюрка!

И снова мы с Женькой залились смехом.

Не понять нам, дурёхам, было тогда, что им не до веселья, что вся жизнь Юрки и Славы была сплошной математикой. Их мать -

учитель математики в нашей школе. Тонкая, высохшая, с прямой спиной, словно от пяток до макушки внутри неё натянута струна, а может, даже электрический провод. Её губы собраны, будто их крепко держала невидимая леска. На её лице вообще сложно было уловить радость или печаль, она словно из цемента, неизменно холодная и готовая ко всему: к митингу, к ядерной войне, к нашествию пришельцев. Всегда она ходила на работу в своём единственном сером костюме, макияж и другие женские штучки она будто бы презирала. Младший сын донашивал свитера и