— Про аптечку еще забыл сказать, где по-любому нет ни хрена, — со злой усмешкой заметил костлявый тип, чья лысая голова на самом деле напоминала череп из-за глубоких глазниц под массивными надбровными дугами, плотно обтянутых кожей скул и впалых щек.

Только теперь Паша́ обратил внимание на валяющиеся возле кровати инсулиновый шприц и закопченную ложку, из-за чего в голове стали мелькать тревожные догадки. Будто считав их, лысый, ехидно сверкнув впалыми глазами, заявил:

— Раскумариться не желаешь? Угощаю.

— Не желает он. Таксисту еще нас до города везти, да и после покатать придется, — ответил за Павла Сергеевича щетинистый парень.

— Сами доедем, а водила пусть отдыхает, — многозначительно изрек костлявый и коротким кивком головы подал какой-то знак парню.

Тот в следующий момент ловко обшарил карманы не шелохнувшегося Паши́, где не обнаружил ничего для себя интересного, а затем грубо вырвал из его руки ключи от автомобиля.

— Я отсюда вряд ли доберусь пешком даже до трассы! — отчаянно вырвалось у Павла Сергеевича.

— Не очкуй! Мы тебя избавим от всех заморочек, расслабишься по полной! — процедил сквозь зубы тип с черепообразной башкой и зашелся в надрывном кашле.

И тут Пашу́ словно током ударила страшная догадка — обколовшиеся отморозки, похоже, собрались попросту его прикончить, как обнаружившего их лежбище свидетеля или вообще без особой причины.

— Мужики! Берите машину, там в барсетке около шести тысяч и карты со сбережениями! Все пароли скажу, или можем вместе обналичить! Только не убивайте, я буду молчать, никто про вас от меня ничего не узнает! — неожиданно для самого себя громко взмолился Павел Сергеевич, чуть не падая на колени и лихорадочно переводя взгляд с одного бандюги на другого.

Щетинистый как ни в чем небывало продолжал стоять с искривленной ухмылкой физиономией, сжимая в правой руке похожий на пистолет предмет и поигрывая указательным пальцем левой автомобильными ключами. Костлявый же стал с медленной натугой менять горизонтальное положение своего тела, а когда наконец уселся на скрипучей кровати, разочарованно произнес:

— Эх, батя, дожил до седин, а дрейфишь перед неизбежным, словно пацаненок, да к тому же унижаешься позорно. Умри с достоинством. Карась мог бы тебя просто удавить, но завалит из ствола, как человека.

Паше́ было ясно, что он говорит с ним искренне, борзо смотря прямо в глаза и совсем не собираясь скрывать его предрешенную участь. От сказанных ему с такой беспощадной откровенностью слов страх Павла Сергеевича ненадолго сменился мыслями о своем полувековом существовании на земле, черта которому по роковому стечению обстоятельств должна была быть подведена именно здесь и сейчас. «Прав этот бандюк, — вдруг подумалось ему. — Что может быть презреннее умоляющего о пощаде человека моего возраста, к тому же по сути нищего, одинокого, изъязвленного хроническими болячками, без всяких перспектив на будущее? Для чего стоит униженно просить сохранить себе жизнь? Неужели ради тех оставшихся мне безрадостных лет, в течении которых мое положение будет неизменно ухудшаться?».

— Одного только не могу понять: неужто салагой тебе так сладко жилось в этих бараках, что стал сморенный здесь колобродить посреди ночи? — неожиданно поинтересовался щетинистый парень, прерывая мрачные размышления Павла Сергеевича.

Вместо ответа Паша́ лишь неопределенно пожал плечами, поскольку при всем желании не смог бы растолковать ему свою ностальгию по пионерскому детству, когда ты уже относительно самостоятелен, полон энергии, мечтаний, самых дерзких устремлений и при всем том принимаешь как должное неустанную заботу о себе людей, которые всегда помогут, выручат, «через не хочу» выучат, накормят и оденут. Сознательная жизнь всегда представлялась Павлу Сергеевичу своего рода чередой акробатических трюков под высоким цирковым куполом, но лишь в его бытность советским школьником внизу всегда была натянута спасительная сетка. С годами она куда-то исчезла, вследствие чего каждодневное головокружительное ощущение безопасного полета сменилось постоянным напряжением, часто переходящим в свербящее беспокойство, при котором невозможна настоящая радость от одного факта собственного бытия.

Однако несмотря на мрачные доводы рассудка, совсем не побуждающие к схватке за жизнь, критическая ситуация вынуждала Пашу́ подчиниться куда более мощному инстинкту самосохранения. Уличив момент, когда костлявый в очередной раз закашлялся, он, резко повернувшись, пнул горящую на полу лучину и в тот же момент что было сил толкнул в сторону щетинистого парня, после чего ринулся вон из разом погрузившейся во мрак комнаты. Наверное потому, что внутренняя планировка корпуса отпечаталась в памяти с детства и затем частенько воспроизводилась во снах, ему невероятным образом удалось пробежать вдоль стен темного коридора, не свернув себе шею, кубарем скатиться по ведущей на первый этаж лестнице и пулей выскочить из заброшенного здания в душное марево июльской ночи. Сначала Павел Сергеевич хотел рвануть вглубь территории лагеря, чтобы затеряться там среди пустующих строений и буйно разросшихся насаждений, но ноги сами собой понесли его по озаренной лунным светом дорожке к воротам главного входа, где смиренно ожидала своего хозяина машина с еще не остывшим двигателем и спрятанным в рамке заднего номерного знака плоским дубликатом автомобильного ключа. Выбивающемуся из сил Паше́ удалось, то и дело спотыкаясь, пробежать бо́льшую часть расстояния, а когда сквозь решетчатые ворота уже можно было разглядеть на крышке багажника поблескивающий в лунном свете ромбовидный логотип марки машины, мощный удар в правое ухо сзади свалил его с ног.

Упав ничком в пахучую траву рядом с плиткой дорожки, Павел Сергеевич успел автоматически перевернуться на спину и тут же оказался придавлен к земле всем весом опустившегося на него щетинистого парня.

— Решил сквозануть, конь педальный? Но от нас далеко не ускачешь! — выпалил он с нестираемой с лица ухмылкой, после чего, вдавив дуло пистолета в щеку Паши́, стал наносить издевательские щелчки по его лбу свободной рукой, приговаривая: — Вот и корыто твое рядом стоит. Мы уедем, а ты останешься, мы уедем, а ты останешься…

Вскоре подоспел тяжело дышащий тип с череповидной башкой. Смахнув со лба обильную испарину татуированной пятерней, он выхватил ею оружие у подмявшего под себя распластанного таксиста улыбчивого бугая и направил ствол прямо в лоб Павлу Сергеевичу.

— Жить охота? Понимаю. Но и ты меня пойми — доверять вшивому бомбиле, значит, себя не уважать, — зло процедил костлявый, сплюнул в сторону и добавил: — Помолись, если веруешь. Только шустрей!

По какой-то необъяснимой причине придавленный к земле Паша́ в тот момент совсем не чувствовал страха. Он