Григорий хмыкнул:

– Нет, не было. У меня, знаешь, наоборот было. Едешь, бывало, в вагоне – не в таком, конечно, в общем вагоне. Тоска такая… И начнешь мечтать, будто возвращаешься ты домой, к семье, будто там тебя ждут… Пироги пекут, в окно поглядывают – не идешь ли? Ты, Катюха, дитя еще, не понимаешь ты, какое это счастье: иметь семью, близких людей. С жиру бесишься…

– Пф-ф, – фыркнула Катя. – Как будто семья – это обязательно близкие люди. У тебя вон тоже была семья, жена – и чё, дождалась она тебя?

– Это верно, – сумрачно кивнул Григорий. – Только я ее не виню. Ей и было-то всего двадцать два года – на десять больше, чем тебе. Молодая, красивая, волосы у нее были… как бы тебе описать… такие… как пепел, что ли? Светлые… Ей жить хотелось, одеваться красиво. Я ей колечки всякие таскал, шубки – она так радовалась, как ребенок. А тут милиция: здрасьте, ваше имущество конфисковано до вынесения приговора! Она ведь не знала, чем я занимаюсь, думала, вкалываю с ночи до утра, а тут такое… Эх! Да что там говорить, сам я ее судить не могу и другим не дам.

Он помолчал.

Кате неловко было, что она неосторожно затронула его больную тему. На минуту стало даже страшно: что, если дядя Гриша обидится на нее и высадит сейчас из поезда?!

Но он лишь задумчиво пожевал губами, поднялся, похлопав себя по карманам брюк, и сказал:

– Пойду в тамбур, перекурю маленько.

– И я с тобой! – подхватилась она. – Я тоже покурю.

– Ты это, вот что, – серьезно посмотрел на нее Григорий. – Сама там – как хочешь, но пока ты со мной – завязывай с куревом. Что про нас соседи по вагону подумают? Папаша дочке смолить разрешает!

– Я тебе не дочка! – строптиво отозвалась Катя.

– Это верно, – задумчиво кивнул он. – Но они-то об этом не знают. Так что давай-ка, не перечь бате.

С этими словами он, ссутулив плечи, вышел в коридор.

За окном поезда промелькнула узкая река, отливая на солнце серебром. Катя лежала на верхней полке, подставив лицо врывавшемуся в щель сдвинутого вниз окна ветру. Горячий воздух гладил закрытые веки, теребил влажные от пота волосы. И временами ей удавалось представить себе, что это отец ласково треплет ее по затылку. Сердце замирало и подпрыгивало, когда она думала о том, что вот уже сегодня вечером увидит его.

Каким он окажется? Будет ли рад увидеть ее? А что, если у него новая семья, если мачеха сразу невзлюбит ее?

Она крепче зажмурилась, чтобы отогнать навязчивые мысли. Потом открыла глаза.

Поезд, замедлив ход, подкатывался к вокзалу какого-то города. Чихнул, зашипел, вагоны вздрогнули и остановились. Дядя Гриша сунул ноги в сандалии и пошел пройтись на перрон. Через некоторое время он вернулся, поставил на стол несколько бутылок пива и пластиковое ведерко. Катя спустила тощие ноги с полки, спрыгнула вниз, сунула нос в ведерко. Там громоздились друг на друге красные раки со страшными острыми клешнями.

Григорий открыл бутылку о край стола, поднес ее ко рту.

– Ты что, пить будешь? – хмуро покосилась на него Катя.

– А что? – удивился он. – Что еще делать в дороге? Или хочешь в картишки перекинуться?

– Нет, просто… – Она замялась.

Не хотелось признаваться в том, что ей было страшно: вдруг дядя Гриша захмелеет и забудет о ней или – еще страшнее – набросится вдруг на нее с кулаками, как Макс.

– Просто вдруг пограничники на таможне прицепятся, если ты будешь пьяный. Еще перепутаешь что-нибудь, скажешь не то, они и догадаются, что ты мне не родственник… Не пей, дядь Гриш, а?

– Тьфу ты, – Григорий досадливо сплюнул. – Послал же черт мегеру. Ну ладно, хрен с тобой, золотая рыбка, побуду трезвенником покуда.

Он с сожалением отодвинул пивную бутылку на край стола.

– Ничего, скоро ты от меня отделаешься, – улыбнулась Катя. – В Харькове я сойду – и пей сколько влезет.

– В Харькове… – с сомнением протянул дядя Гриша. – Ты мне вот что скажи: папка-то тебя будет на вокзале встречать?

– А что? – испугалась Катя. – Нет, наверно, не будет. Я… я ему точного времени не сказала, когда звонила.

– Ну, сейчас позвони.

– Не могу, мобильник в Москве остался, – покачала головой Катя.

Это было правдой. Ее телефон так и остался лежать в московской квартире.

– Угу, – кивнул Григорий. – И как же ты доберешься до его дома-то? А? А если его на месте не окажется? Если на работе он или в гостях где? А ты без связи… Что делать будешь?

– Я-я… – неуверенно протянула Катя. Почему-то такая мысль не приходила до сих пор ей в голову. – Ну, я в подъезде посижу.

– Ну да, ну да… в подъезде… Эх, наказание мне с тобой, Катюха, – вздохнул Григорий. – Придется, видно, до самого дома тебя доставить, с рук на руки передать, а там уж – следующим поездом… – Он поцокал недовольно, покачал головой.

Затем пододвинул к Кате ведерко с раками:

– На вот, поешь, что ли, чего так сидеть-то?

Увидев в руках у Кати красного усача, внезапно всполошилась дородная тетка с боковушки.

– Ты что, очумел, что ли, дурень, девчонке тухлятину эту пихать? – набросилась она на дядю Гришу. – Их же, может, неделю по вокзалу таскают на самом солнцепеке. Иди, девочка, иди сюда, уж я тебя угощу, – начала зазывать она Катю. – Вот тут у меня картошечка, яички, хлебушек. Хоть покушаешь по-человечески, а то от папки твоего, я гляжу, нормальной еды не дождешься.

– А что? Я ничего, – смущенно забормотал Григорий.

И тетка, подперев мягкую щеку кулаком, посетовала:

– И как только мамка-то вас одних отпустила!

Границу они проскочили на удивление легко.

Катя лежала на верхней полке, отвернувшись к стене, и пограничники решили не будить умаявшуюся за дорогу девочку. По вагонам долго еще ходили, проверяли документы, кого-то просили показать вещи. Потом поезд, наконец, тронулся и уже через час остановился на вокзале в Харькове.

Катя и Григорий вышли на платформу.

Здание вокзала было красиво подсвечено разноцветными огнями. Две зубчатые башенки словно цеплялись за бежавшие по небу темно-багровые закатные облака.

Напротив вокзала били вверх белые струи фонтана.

Григорий пошел договариваться с таксистом. Катя, как потерянная, стояла на перроне. Вокруг сладко дышала кромешная южная ночь. Сердце толкалось в груди, и в пальцах покалывало от волнения, как будто вся кровь в Катином теле превратилась вдруг в газировку, булькающую и пузырящуюся…

Провонявший бензином раздолбанный «жигуль» довез их до высокого, сталинской постройки дома с маленькими балконами и запыленной лепниной под крышей.

Дядя Гриша отпустил машину, объяснив Кате: