Закрыв глаза, Вадим который раз попробовал из многих разрозненных фактов, копившихся годами, сложить цельную, непротиворечивую картину – однако, как и раньше, не преуспел. Возводимое здание рассыпалось, едва Вадим добирался до середины: неудивительно – при таких-то материалах. А ведь на самом деле оно стоит, и уже не первый год. Либо он разучился думать, что вряд ли, либо слишком много данных сокрыто под поверхностью. И где же их искать?

Дом и вправду был старый – один из немногих выстроенных до Отделения, в которых ещё проживали крепостные. (Или «паства», как их повадились обзывать управители, или же «грязь» – по терминологии блюстителей.) Всех трудяг и большинство спецов уже переселили в общаги нового образца, прозванные общинными домами, без кухонь и душевых, с двенадцатиместными палатами и такими стенами, что они больше походили на звуковые мембраны, разнося каждый шорох по всему дому. Конечно, здешняя изоляция тоже оставляла желать лучшего (в особенности для Вадимовых локаторов), но тут ещё получалось отстраняться сознанием от застенного гомона да топанья над головой. И от зуденья настырных комаров, расплодившихся в подвалах и через вентиляционные каналы проникающих на все этажи. Но главное: его мысле-облако всё же ограждалось от чужаков бетонными плитами и при желании можно было убедить себя, что их вовсе не существует. А вот сможет ли Вадим не озвереть в новых «людятниках», где на восстановление тайных сил у него не останется ни часа?

Со вздохом Вадим поднялся и отправился на крохотную кухню – проведать обитавшую там мышь, свою единственную соседку по квартире. Отоспавшись за день, она уже выбралась из угловой норки и теперь сосредоточенно умывалась, рассевшись посреди разорённого угощения. На Вадима нахалка внимания не обратила, даже когда он осторожно погладил её по серой шёрстке. При нынешних строгостях это была, пожалуй, единственная живность, которую могли позволить себе спецы, – исключая разве насекомых.

– Чего, пацанёнок, – негромко спросил Вадим, – скучно одному? Смотри, шкурищу-то не протри!..

Подбросив мыши огрызков, он вернулся в комнату.

Треть его комнаты занимал шкаф – громадный и допотопный, как мастодонт. Оставшуюся часть Вадим ухитрился разгородить книжными полками, в одном закутке устроив спальню, в другом – кабинет. Курсировать по здешним теснинам было непросто, в некоторые и вовсе приходилось протискиваться бочком, но Вадим не собирался устраивать в квартире танцы. А гости заглядывали к нему редко – за единственным исключением.

Рядом со шкафом помещался тивишник, из новых, – с плоским до изумления экраном и единственным тумблером, изначально лишённый даже регуляторов яркости и громкости, не говоря о блоке настройки. Тивишник был вмёртвую нацелен на единственную частоту. И даже если получилось бы её изменить, для других каналов у него не хватало чувствительности, – двойная защита от не в меру пытливых. «Редкая птица долетит до середины…», и какого хрена там делать?

Впрочем, Вадим-то как раз знал, какого, – и давно переиначил тивишник до самого нутра, сохранив только внешность. Распахнув шкаф, он с пристрастием оглядел полки, забитые тряпьём под завязку. (Сколько лет копилось это барахло?) Хмыкнув, Вадим сноровисто переложил стопки на кресла, открыв в глубине шкафа приборную панель – на всю высоту полок. Каждый вечер проходить через такую процедуру было хлопотно, зато гарантировалась безопасность при посещениях домовых: столь глубоко они не копали. А если нагрянут с обыском режимники или, спаси бог, репрессоры, то эти найдут где угодно. И уж тогда за него примутся всерьёз. Наверное, подобного финала не избежать, но пока что многие каналы, явные и тайные, замыкались на него, и отказаться от такого обилия – поищите дурака! Эти неказистые с виду приборы, придуманные и опробованные Вадимом в родимом КБ, а затем поблочно перетасканные домой, позволяли включаться не только в канал общего пользования (КОП), но и в спецканалы, ориентированные на потребителей высших уровней, – исключая, может, самый специальный, наверняка строго засекреченный. Впрочем, об этом, почти гипотетическом, канале Вадим горевал не слишком. Зато праздниками души становились для него вечера, когда его самоделки натыкались на программы соседних губерний, с трудом прорывавшиеся сквозь помехи. Тогда в дело немедленно вступала записывающая аппаратура и дефицитная магнолента расходовалась без жалости – не экономить же на таком, где ещё достанешь?

К радости Вадима выяснилось, что во всепланетном параде почти все шагали не в ногу со славной губернией. Более того, её обособленная колонна давно отделилась от общего строя и теперь маршировала в неизвестность, удивляя прочих необъяснимой слаженностью, как будто действительно состояла из особенного люда. Оказывается, не один Вадим ломал голову над живучестью местных порядков – впрочем, снаружи о них знали ещё меньше, так что и здесь нечего было рассчитывать на подсказку. Выходит, одними наблюдениями не обойтись? Господи, куда же копать, в какую сторону? О вдохновение, приди!..

Чёрта с два оно придёт, угрюмо ответил себе Вадим. Это как в анекдоте: «Уехала навсегда. Твоя „крыша”». Толку с того, что когда-то ты видел людей и события насквозь! Теперь всё заволокло туманом, дар утерян, а ты даже не успел обзавестись достаточным авторитетом, чтобы податься в управители или крутари. Впрочем, сейчас это непросто и для авторитетных. И слава богу, что меня туда не тянет, – значит, не безнадёжен. А куда? Господи, чего ж я спал столько времени!..

«Это только кажется много: двенадцать лет, – подумал Вадим. – На самом деле пролетает со скоростью турбореактива».

Со вздохом он прикрыл шкаф, как и всегда решив с этим повременить. Затем накинул на плечи рубашку и обречённо направился к выходу. Двухтысячное искушение святого Вадима. Колобок, колобок, куда ж ты катишься?..

Верхний этаж отделялся от прочих добротной дверью, вдобавок обитой дерматином, но для Вадима это не стало препятствием: сегодняшний код замка был указан в записке. А следующая дверь, в квартиру, оказалась и вовсе не запертой: видимо, его засекли ещё на подходе к дому, – трогательная деталь. Старая дружба не ржавеет?

Вадим вступил в просторную сумеречную прихожую, у порога сбросил шлёпанцы и по ворсистому покрытию неслышно прошёл в гостиную. Здесь уже всё было готово к приёму: свет приглушён, музыка запущена, столик уставлен деликатесами – вплоть до забугорных. А возле камина, на шикарной медвежьей шкуре, возлежала красивая женщина в лакированных туфельках и цветастом халатике, почти целиком открывавшем её длинные гладкие ноги и поразительно пышную грудь. Золотистые кудри рассыпались по белым плечам, на щеках играл лёгкий румянец, в ложбинку между грудей стекали каскады сверкающих ожерелий. Подобные же каменья мерцали всюду – в ушах, на пальцах и запястьях, даже на лодыжках, а обрамлявший их металл тихонько звенел при движениях. К несчастью, Вадим слишком хорошо знал, что и шкура, и драгоценности, и пышная грудь, и роскошные волосы, и даже румянец – сплошная подделка. Ноги, впрочем, настоящие, как и то, что между. Насторожённо он повёл чуткими ноздрями и покачал головой. Как сказано в одном давнем фильме: «здесь пахнет развратом». Точней, его предвкушением.