Отряхнув бумагу от грязи, Селиверстов аккуратно сложил ее вчетверо и сунул во внутренний карман шинели.

– Кажется, я нашел то, что нужно, – произнес он. – В машину!

Бывший студент с готовностью отошел от мусорной кучи.

– Что-то важное? – спросил он у сыщика, по лицу которого невозможно было понять значимость находки.

– Да, кое-что имеется… – неопределенно ответил тот, не желая вдаваться в подробности, и, захлопнув за собой дверцу кабины, прервал разговор.

Подъехали к заставе. Молчаливой. Унылой. Всего-то два года назад она была одной из самых оживленных городских артерий. Теперь от нее оставался лишь узенький дорожный ручеек, едва протискивающийся между сторожевой будкой и заставным столбом.

Погода была прохладная, с задиристым ветром, беспрестанно норовившим сорвать с головы картуз и распахнуть полы шинели. А потому бойцы, кучковавшиеся близ сторожки, стояли в длинных синих шинелях и барашковых серых шляпах и беспрестанно курили, отвернув от задиристого ветра лица с длинными кривыми цигарками, стиснутыми в крепких челюстях.

В толпе стоявших бойцов Селиверстов тотчас выделил старшего по едва уловимым приметам. Вроде бы и одет был так же, как остальные, ростом и статью не выделялся, но вот движения, напрочь лишенные всякой суеты, отличались некоторой грацией и степенностью обстрелянного вояки, а когда он вдруг начинал говорить, его слушали с подчеркнутым вниманием.

Слегка потеснив бойцов, следователь обратился прямо к нему, вдруг глянувшему на него пронзительно. В сознании бойца, испытанного передовой, уже сложились представления о собеседнике, а опыт, позволивший сохранить солдатское достоинство и выбраться живым из империалистической передряги, верно подсказал линию поведения.

Селиверстов вытащил мандат с наклеенной на нем фотографией, напечатанный на обыкновенной машинке и заверенный расплывшейся фиолетовой печатью, коротко представился:

– Начальник уголовного розыска Селиверстов. Вы здесь главный?

В ответ красноармеец лишь сдержанно кашлянул в кулак. В серых, будто бы нарисованных порохом, глазах промелькнуло нечто похожее на снисхождение. При нынешней власти уголовный розыск занимает не самое высокое положение, что позволяло старому вояке выдержать должную паузу, а потом спросить с подчеркнутым равнодушием:

– А в чем дело, товарищ?

Последнее слово было сказано со значением. Окопный солдат безошибочно угадал в нем «благородие» и, теша собственное самолюбие, поставил его на одну планку с окопными солдатами: теперь мы на равных, ваше благородие! Время ваше уплыло.

– Дело в том, что мы ищем преступника, – постарался как можно мягче улыбнуться Селиверстов. – Вчера он проезжал на грузовике через вашу заставу.

– Просто так через нашу заставу не проедешь, товарищ, – со значением ответил старший. – Революционное время нынче, учитывать нужно. Для этого документ должен быть подходящий.

Стоявшие рядом бойцы, не принимавшие участия в разговоре, охотно закивали. Верилось, что через такой кордон из унылых революционных физиономий не проберется даже сам черт.

– Я так и полагал… Этот человек проехал через заставу на грузовике на рассвете.

– Была такая машина. А как он выглядел?

– Молодой, лет тридцати, может, помоложе… Высокого роста, худой, гладко выбритый, – заговорил Селиверстов, стараясь не упускать даже мелочи. – В кожаной куртке, в синих галифе. Рубаха на нем темная, серая барашковая шапка, волосы черные, длинные, вьющиеся.

– Именно он и был, – кивнул начальник заставы. – Вот только он документики правильные представил.

– И что за документы?

– Что в петроградской ЧК служит. Разве такого задержишь?

– В ЧК? – изумился Селиверстов. – А фамилию его случайно не запомнили?

– И фамилию его запомнил. Большаков! Такая фамилия у моего зятя. Я у него еще спросил, под Полтавой, случаем, родственников у него нет? Он на меня только хмуро посмотрел и сел в машину. Сурьезный товарищ!

– А что он вез?

– Чемоданы какие-то. В кузове еще товарищ его был. По всему видать, из «благородий». Я их за версту чую!

– Значит, вы его чемоданы не досматривали?

– А кто ж позволит-то? Вот вы бы сами стали обыскивать ЧК? – И, разглядев, что лоб Селиверстова покрылся испариной, поучительно заметил: – Вот и я не стал смотреть. Себе дороже!

С заставы следовало уходить, Селиверстов узнал все, что ему надо было. Однако ощущение какой-то недоговоренности, как будто упустил что-то важное, не отпускало его.

– Женщина с ними была? – спросил сыскарь.

– Женщина? – как-то удивленно протянул начальник заставы, с интересом глядя на Селиверстова. – Точно! Была женщина! Из дворянок! Эдакая краля! – И пренебрежительно добавил: – Когда я документики полистывал, так она взглядом мне классовое презрение высказывала. У меня аж мурашки по шее пробежали.

– А не заметили, может, у нее с этим Большаковым что-то было?

– Да как тут заметить, чудак ты человек! – искренне удивился старший заставы. – Он ведь ее не на коленях держал!

– Тоже верно… А может, они взглядами какими-то многозначительными обменивались? Может, говорили что-нибудь? – продолжал наседать сыскарь, чувствуя, что приблизился к разгадке еще на один шажок.

– Я этим изыскам не обучен, – хмуро обронил начальник заставы. – Кто же его разберет, какой был взгляд? Значительный или не очень. Это господа должны гадать, а мое дело контру высматривать!

– Все так, товарищ, – охотно согласился Селиверстов.

– Если какие-то будут вопросы, так дайте знать, мы все время здесь.

– Бдительность проявляете? – серьезно спросил следователь.

– Проявляем, товарищ, – без улыбки ответил начальник заставы. – Без нее никак нельзя. Сейчас контра голову подняла. Вот ей шею и надо открутить. Кто же открутит, ежели не мы!

К селу Юрьевскому подъехали ранним утром, когда тишину уже тревожил скрип колес проезжавших телег, лай разбуженных собак и ненавязчивый колокольный звон. Усадьба Абросимовых была разбита, сожжена и выглядела на фоне березовой рощи глубокой тенью. Лишь подъехав ближе, можно было понять, насколько она разорена: окна чернели провалами, крыльцо поломано, а через сбитую штукатурку проступали красными заплатками ряды кирпичей. Из усадьбы было вынесено все, что возможно, а двор, прежде ухоженный, с красивыми гравийными дорожками, теперь был покрыт битыми кирпичами и мелким стеклом.

– Куда? – спросил Большаков, остановившись во дворе.

– Езжай к дому для прислуги, – сказал Николай, махнув рукой на одноэтажное строение.

Подъехав, он увидел, что здание скрывает небольшой дворик с клумбой, разбитой в самом центре. Спрыгнув с кузова, Николай сказал:

– Вот здесь мы и спрячем. – Стащив с кузова два чемодана, он отнес их к клумбе, усеянной высохшими многолетними цветами, потом отправился к деревянной пристройке и вернулся с двумя лопатами в руках.