Этот образ, очевидно, характеризовал общее представление и отразился в трагической пьесе «Октавия» о предопределенной судьбе, поставленной через три года после смерти Агриппины, в 62 году. В третьем акте пьесы мелодраматически появляется дух Агриппины, он признается аудитории в собственных совершенных преступлениях, сожалеет о своей разбитой судьбе и предсказывает страшный конец для Нерона и Поппеи:

До недавнего времени подозревали, что «Октавия» принадлежит перу самого доверенного, но позднее разочаровавшегося в Нероне помощника и советника — Сенеки, который появляется в пьесе как действующее лицо и поклонение которому среди поэтов и драматургов средневековой Европы, особенно в эпоху Ренессанса, сделало Октавию особенно популярной в это время, вдохновив Монтеверди на создание оперы «Коронация Поппеи» (1642). Ныне считается, что Сенека, который был замешан в неудачном покушении на Нерона в 65 году и в результате совершил самоубийство за три года до окончания его правления, все же не был ее автором. Но кто бы ни написал пьесу, он ухватил важную нить настроения при дворе в недели и месяцы, последовавшие за убийством Агриппины. Во время своего монолога в четвертом акте пьесы Агриппина, явившаяся в виде леденящего кровь призрака, наблюдает за действиями своего сына после своей смерти.

Археологические свидетельства недавних лет подтверждают содержащуюся в пьесе информацию о том, что после смерти Агриппины было проведено уничтожение ее изображений, как это ранее сделали с Ливиллой и Мессалиной. В 1990-е годы раскопки области между аркой Константина и Колоссом открыли остатки монумента, который однажды был статуей матери императора вместе с другими членами ее семьи. Остались признаки, что вскоре после смерти Агриппины ее статуя была снята с места рядом с Клавдием на цоколе, а другие фигуры передвинуты, чтобы скрыть ее отсутствие.[487]

Однако в то время никаких надежных портретов опозоренной Мессалины с древних времен так и не идентифицировано, скульптуры Агриппины сохранились в значительном количестве, несмотря на все запреты Нерона. Посвященные ей надписи тоже остались не срезанными, и хотя сохранившееся скульптурное наследие не может сравниться с числом скульптур Ливии, по крайней мере тридцать пять изображений Агриппины смогли просочиться сквозь бутылочное горлышко истории. Они показывают ее на различных стадиях жизни: как первая сестра, как жена и затем как мать следующих римских императоров.[488]

Одно из самых последних открытий было совершено в 1994 году, когда ученые из «Ню Карлсберг Глюптотек» в Копенгагене установили, что голова Агриппины из темно-зеленого базальта, приобретенная одним литовским музеем в конце XIX века, принадлежит доселе анонимному женскому торсу из запасников Капитолийского музея в Риме. Сам торс был найден во время строительства военного госпиталя в 1885 году — он был расколот на крупные куски и использован в качестве строительного материала в фундаменте. Вероятно, это случилось в Средние века, когда многие классические скульптуры были разбиты или переплавлены.[489]

Как и у других имперских женщин до нее, история жизни Агриппины состоит из отдельных фрагментов. После античности она не привлекла к себе такого же внимания писателей и художников, ищущих возбуждающего сексуального очарования в стиле Пигмалиона, как Мессалина или Поппея, но сочувствие, которое она вызывала, было таким же длительным. Как историческая миниатюра, отражающая влиятельную женщину и властную мать, она почти не имеет себе равных. В таком образе она все чаще и чаще стала появляться в более поздней культуре — в таких работах, как, например, четырехчасовая опера Генделя «Агриппина», впервые поставленная 26 ноября 1709 года по либретто дипломата и кардинала Винченцо Гримани.[490]

Переработанный портрет Агриппины Генделя и Гримани как хитрой, но комической фигуры, которая признается в своих грехах, но оправдывается тем, что совершала их во имя Рима, нельзя рассматривать как попытку ее реабилитации. Но ее воплощение в виде призрака, полного раскаяния и даже жалости к себе в анонимно написанной «Октавии», совместно с тем фактом, что ее скульптуры устанавливались на общественных зданиях при более поздних императорах, таких как Траян, предполагает, что подданные вспоминали Агриппину как минимум с некоторой степенью уважения и сочувствия.[491] Даже Тацит признает это. Он сообщает, что после ее отвратительного убийства домочадцы собрались вместе, чтобы поставить ей возле Баули памятник с видом на залив. Некоторые на самом деле оплакивали Агриппину.[492] Это мнение озвучено в яростном комментарии одного из творцов Французской революции Максимилиана Робеспьера по поводу глупой стратегии обвинения, проводимой журналистом Жаком Эбером на суде над французской королевой Марией-Антуанеттой. Когда ложное заявление Эбера, что королева совершала инцест со своим сыном, было успешно опровергнуто, Робеспьер едко высказался: «Этот тупица Эбер! Будто бы недостаточно того, что она настоящая Мессалина, — он хочет сделать ее еще и Агриппиной, обеспечив ей триумф, возбудив симпатию публики в ее последние мгновения»[493]

Есть еще одна последняя причина того, что память об Агриппине надолго продлилась после ее смерти: это загадка о женщине, попытавшейся оставить после себя нечто более осязаемое и личное, чем слухи или скульптуры. Она написала и опубликовала мемуары — достижение, теперь ожидаемое от современных первых леди почти как обязанность, но нам неизвестна ни одна другая римская женщина, которая повторила бы ее. О существовании этих записок свидетельствуют Плиний Старший и Тацит, авторы I и II веков соответственно, каждый из которых представляет работу Агриппины как один из источников своего исследования.[494]