заболел, он отдал свое княжество Рагнару, побратиму своему, потому что ему больше всего хотелось, чтобы он им пользовался. Это было по разрешению Ярицлейва конунга и Ингигерд»[422].

Сюжеты «Пряди об Эймунде» в общих чертах напоминают междукняжеские конфликты первой четверти XI в., известные по ПВЛ: борьбу между князьями Новгорода и Киева в 1015–1018 гг. и между князьями Киева и Чернигова в 1024–1026 гг. В то же время целый ряд несообразностей затрудняет установление соответствия между событиями, изложенными в летописи и в «Пряди…». Положение осложняется тем, что в последние десятилетия саги воспринимаются как особый вид средневековых источников, в котором переплетаются реальность и вымысел. Все это создает сложности в интерпретации саги, обусловленные специфичностью этого вида историописания.

Проблемы возникают, как только мы пытаемся идентифицировать действующих лиц «Пряди об Эймунде» с князьями, известными по ПВЛ, поскольку «большинство трудностей с идентификацией этих князей связаны с искажениями в начальной части их имен»[423]. Несмотря на это, можно уверенно утверждать, что в качестве «конунга Ярицлейва» в саге фигурирует Ярослав Мудрый, известный под этим именем и в других скандинавских сагах. Меньше уверенности возникает при идентификации «конунга Вартилава», которого обычно отождествляют с племянником Ярослава Брячиславом Полоцким. Впрочем, некоторые историки склонны видеть в нем Мстислава[424] и даже Судислава Владимировичей[425], хотя последнее предположение является маловероятным.

Попытка отождествить с кем-то из сыновей Вальдимара-Владимира «конунга Бурицлава» вызывает споры: в то время как одни исследователи на основании антропонимического сходства пытаются отождествить Бурицлава с князем Борисом Владимировичем, другие считают, что Бурицлав является собирательным образом Святополка и Болеслава Храброго. Попытки решения этой проблемы породили большое количество версий и гипотез – некоторые мы изложим ниже.

«Прядь об Эймунде», или Эймундова сага, известна в отечественной историографии с начала XIX в. На сходство ее сюжета с летописным рассказом о войне между сыновьями Владимира Святославича обратил внимание еще Н. М. Карамзин[426]. Первые переводы саги на русский язык появились в 1834 г. Сразу же она стала объектом полемики, в которой приняли участие О. И. Сенковский – один из первых переводчиков и комментаторов памятника, возводивший его к устным преданиям XI в. и отдававший ему приоритет перед ПВЛ; один из представителей «Скептической школы» C. М. Строев, отрицавший достоверность Эймундовой саги как таковой, и М. П. Погодин, занявший в этом вопросе умеренно-скептическую позицию, но оспоривший достоверность данных саг по сравнению с данными летописи[427]. Не миновал этого сюжета и С. М. Соловьёв, писавший, что жертвой Эймунда пал Святополк[428]. Однако вскоре дискуссия замерла, а упоминание Эймундовой саги в трудах историков стало эпизодическим (С. А. Гедеонов, М. С. Грушевский, В. Г. Ляскоронский и др.).

Лишь в 1926 г. А. И. Лященко предпринял сравнительный анализ Эймундовой саги с другими скандинавскими источниками, хроникой Титмара Мерзебургского и ПВЛ, попытавшись выстроить хронологию событий. Так, переговоры о заключении брака Ярослава с Ингигерд он предложил датировать 1015–1016 гг., а войну Ярослава с Бурислейфом-Святополком, которая, по его мнению, разгорелась не столько из-за требования территориальных уступок, сколько из-за дани, которую новгородский князь был должен выплатить киевскому, отнес к 1016–1019 гг. По поводу описания убийства Бурислейфа (которого исследователь счел собирательным образом Болеслава Храброго и Святополка), говорилось, что «оно полно многими чертами баснословия», но «если отнестись к свидетельству саги о смерти Бурислейфа без предвзятого недоверия, то оно подкупает своим правдоподобием», в то время как «летопись рисует образ Святополка, не находящего себе места после окончательного поражения в 1019 г. и страдающего манией преследования»[429].

Е. А. Рыдзевская, изучившая особенности формирования литературного образа Ярослава Мудрого в древнеисландской традиции и, в частности, в Эймундовой саге, отметила, что о нем говорится как об очень умном человеке, властном и энергичном князе, который, однако, лишен ценимых скандинавами положительных свойств – щедрости, когда речь идет о выплате жалования наемникам, и решительности, когда речь идет об устранении Святополка-Бурислафа. Исследовательница отметила, что слова, сказанные Ярославом Эймунду после убийства брата, можно понимать и как одобрение быстрого и решительного действия, и как порицание чересчур поспешного. «…По саге выходит, что смерть Бурислафа от руки дружинников Ярослава бросает тень на него самого как братоубийцу и является к тому же фактом, показательным для чрезмерного усиления норманнов в окружении Ярослава»[430].

В. В. Мавродин в книге «Образование древнерусского государства» воспроизвел расчеты А. И. Лященко, подобно ему заметив, что в Эймундовой саге отражены реальные обстоятельства гибели Святополка-Бурислейфа.

«Сага подкупает правдивостью своего рассказа. Перед нами выступают типичные наемные убийцы, договаривающиеся с князем, который, не давая прямого согласия на убийство, в то же самое время развязывает руки убийцам. Летописный же рассказ полон назидательств, нравоучений и фантастических подробностей: душевные переживания Святополка, какая-то мифическая пустыня между Чехией и Польшей.

Мы не можем согласиться с тем, что в летописи о кончине Святополка приводятся только досужие измышления монаха, а сага говорит только правду, но нельзя думать, что летописным рассказом исчерпывается вопрос о смерти Святополка», – писал ученый[431].

Общей чертой для первых исследователей проблемы, относившихся к известиям Эймундовой саги с разной степенью критики, было то, что при датировке описанных событий они ориентировались на корреляцию с хронологией ПВЛ и видели в конунге Бурицлаве (Бурислафе / Бурислейфе) собирательный образ Святополка и Болеслава Храброго.

Принципиально иной подход к проблеме был предложен Н. Н. Ильиным, который, как мы говорили выше, скептически относился к древнерусской традиции о Борисе и Глебе, считая, что «перед нами не документальное описание исторических событий, передающее факты так, как они происходили, а тенденциозный исторический роман, где реальные события прошлого переплетаются с созданиями художественного вымысла». В то же время он отмечал: «Сага содержит много сырого исторического материала. Связь ее повествования с русскими событиями 1015–1021 гг. можно проследить на всем протяжении текста саги. Сага не всегда точно передает события и часто неверно их освещает. Как и другие, подобные ей, произведения эпоса, она сплетает вместе деятельность разных исторических лиц, собирает в одном оптическом фокусе разные исторические события, искажает их реальную перспективу. Всегда склонная преувеличивать храбрость, находчивость, ум и другие подобные качества своих героев, сага разукрашивает их деятельность наивными фантастическими подробностями, долженствующими, по понятиям среды, в которой она слагалась, оттенить их военные доблести. Но основной материал, своеобразно ею переработанный, Эймундова сага черпала из подлинной русской истории».

В общих чертах концепция Н. Н. Ильина представляет комплекс из нескольких гипотез, в рамках которых предполагалось, что после смерти Владимира находившемуся в заключении Святополку удалось захватить власть в Киеве на три месяца, поскольку битва у Любеча, описанная в Эймундовой саге как первое сражение Ярицлейва