Василия II Иван IV Грозный (1533–1584) приказал отравить своего двоюродного брата Владимира Андреевича. В отличие от двоюродных братьев Василия II Владимир Андреевич, являвшийся сначала старицким, а затем дмитровским и звенигородским князем, был не столько реальным, сколько потенциальным конкурентом Ивана IV, что стало очевидным во время его болезни в 1553 г., когда во время присяги на верность малолетнему сыну царя некоторые придворные вступили в переговоры с Владимиром Андреевичем «и хотели его на государство»[415]. Этот инцидент не имел последствий для князя, однако в октябре 1569 г. царь все же приказал отравить его, о чем сообщается как в русских, так и в иностранных источниках. Альберт Шлихтинг, Генрих Штаден, Иоганн Таубе и Элерт Крузе сообщают об этом факте, чтобы показать «тиранство» московского государя[416]. В Пискарёвском летописце упоминание о нем не сопровождается какими-либо оценками. «В год 7077 [1569] положил князь великий гнев свой на брата своего князя Владимира Андреевича и мать его. И послал его на службу в Нижний [Новгород], а сам поехал в Вологду. И побыв там, поехал с Вологды к Москве. А к князю Владимиру послал и велел ему быть на яме на Богону и с княгиней и с детьми. И пошел из Москвы на [Александрову] Слободу и из Слободы вооружились все как бы на ратный [путь]. И заехал князь великий на ям на Богону и тут его опоил зельем и с княгиней и старшей дочерью, а сына, князя Василия, и младшую дочь пощадил»[417].

Более пространно эти события описываются во «Временнике Ивана Тимофеева», составленном в начале XVII в., где говорится, что Владимир Андреевич был оклеветан перед царем «совершенно ложным доносом», что он желает царства своего брата, а царь, «распаленный на него гневом, поверил клеветникам, утвердившись на мысли, что это действительно так», и «как лев, встретив его где-то на пути, умертвил своего брата вместе с женою и сыном, – все они принуждены были выпить горькую чашу смерти по повелению его руки. А он, сделав (это), как бы некий приятный уловив лов, вместе с убийцами радостно крикнул голосом, разнесшимся в воздухе; а всех рабов его дома, кроме доносчиков, предал различным мукам, всячески бесстыдно надругавшись над женским полом. Так как это благочестивым (царям) творить было не свойственно, то и здесь говорить нельзя о том, что не подобает; поэтому и я не смею дерзкими словами раскрыть весь стыд его венца и рассказал кратко прикрытыми словами. А так как он не только самого своего брата, но его наследника (сына) предал той же смерти, как бы выкопал из земли корень и его отросток и выбросил (его вон), оставив его без наследника, то кровь их, как кровь Каина на Авеля, до вечности будет вопить (на него)»[418].

В отличие от Пискарёвского летописца в этой интерпретации событий 1569 г. появляется осуждение братоубийства, но вместо отсылки к борисоглебскому сюжету Иван Тимофеев отсылает читателя к библейскому сюжету о Каине и Авеле. Осуждая Ивана IV за поведение, не свойственное благочестивым правителям, автор уклоняется от дальнейшего раскрытия темы, именуя ее «постыдной». Следует иметь в виду, что на интерпретацию Тимофеева во многом повлиял социально-политический кризис, разразившийся в начале XVII вв. в связи с появлением самозванцев, выдававших себя за младшего сына Ивана IV царевича Дмитрия, погибшего во время эпилептического припадка в Угличе в 1591 г. Предпосылки этого кризиса, известного под названием Смутного времени, по Тимофееву, сложились в «тираническое и безжалостное правление» Ивана Грозного, отказавшегося от «праведного пути истинно христианского монарха»[419].

Таким образом, несмотря на негативное отношение летописцев к убийству одних русских князей другими, в XIV–XV вв. этот факт воспринимался иначе, чем в XI–XIII вв., показателем чего является «протокольная» фиксация этих инцидентов вне ветхозаветного или борисоглебского контекста. Критика этого явления, осуществленная Тимофеевым под влиянием событий Смутного времени, актуализировала осуждение братоубийства при помощи ветхозаветного «сценария», подобно тому, как династические войны последней четверти XI в. способствовали актуализации прославления Бориса и Глеба.

Скандинавские саги о междукняжеской войне 1015–1019 гг. на Руси

Приступая к рассмотрению феномена братоубийства в Средневековой Европе, мы начнем анализ с литературных памятников Скандинавии. Это позволяет, с одной стороны, более полно раскрыть тему убийства Бориса и Глеба, о котором говорилось выше, а с другой стороны, проследить изменение отношения к феномену братоубийства в средневековой скандинавской историографии.

Существуют два скандинавских «сценария» междукняжеского конфликта 1015–1019 гг., представленных в «Саге об Ингваре Путешественнике» и в «Пряди об Эймунде», входящей в состав «Отдельной саги об Олаве Святом», которая сохранилась в единственной исландской рукописи – «Книге с Плоского острова», составленной между 1387 и 1394 гг.

Обе саги повествуют о пребывании на Руси в первой четверти XI в. дружины варяжских наемников во главе с конунгом Эймундом, принимавшим активное участие в войне между сыновьями «конунга Вальдимара» из Гардарики – Бурицлавом, Ярицлейвом и Вартилавом. Разница между ними заключается в том, что герой «Пряди об Эймунде», Эймунд, сын Хрёрека, представлен потомком конунга Харальда Прекрасноволосого (первого короля объединенной Норвегии, правившего в последней трети IX – первой трети X в.), тогда как в «Саге об Ингваре Путешественнике» Эймунд, сын Аки, по матери является внуком шведского конунга.

Долгое время в историографии преобладало мнение о вторичности сюжета «Саги об Ингваре», пока в 1986 г. не появилась гипотеза Р. Кука о существовании двух редакций «Пряди об Эймунде» – норвежской и шведской, последняя из которых была искусственно вставлена в «Сагу об Ингваре» в виде Пролога. В настоящее время считается, что первоначальный текст «Саги об Ингваре» появился на латинском языке в конце XII в., а в середине XIII в. сложились древнеисландский текст «Саги об Ингваре» и «Прядь об Эймунде».

В прологе «Саги об Ингваре» рассказывается, что матерью Эймунда была дочь шведского конунга Эйрика Победоносного: «К ней посватался хёвдинг (правитель. – Д. Б.) Свитьода, которого звали Аки, но конунгу показалось унизительным выдать свою дочь замуж за человека незнатного происхождения. Немного позже посватался к ней конунг Фюлька (удельный князь. – Д. Б.) с востока из Гардарики (скандинавское название Руси. – Д. Б.), и согласился конунг отдать за него девушку, и уехала она с ним на восток в Гардарики. Некоторое время спустя туда нагрянул Аки и убил того конунга, а дочь Эйрика забрал с собой и увез домой в Свитьод, и готовит для нее свадебный пир. Для того договора было с Аки восемь хёвдингов, и некоторое время на них был направлен гнев конунга, так как не хотел он ни сражаться, ни наносить урон в [своей] стране своим людям.