Подойди сюда, уязвленная, но все же великодушная и всепрощающая моя подруга. Прошу тебя, сделай так, чтобы перемены, произошедшие в моей жизни и в моем сознании, стали известны всем остальным, и скажи, чтобы с этого дня никто не избегал моего общества, ведь я стала праведницей. А пока ты отлучишься, я продолжу свою молитву. Мур-мур-мур.

Мышь, пораженная только что услышанной новостью, передала ее всем остальным мышам. Поначалу кошке никто не поверил; однако после того, как все мыши по очереди подошли к выходу из норы и своими глазами увидели усатого аскета с четками на шее, явно отрекшегося от земных вещей и беспрестанно твердившего свое «мур-мур-мур», которое норушки приняли за тексты священных книг, они в конце концов решили, что в кошкиных словах есть доля правды. Было принято решение созвать мышино-крысиный совет. После продолжительных дебатов заключили, что будет справедливо, если они позволят кошке доказать истинность произошедшей с ней перемены, сохраняя при этом осторожность. В качестве разведчика выбрали большую опытную крысу. Та, как самый настоящий ветеран, расположилась подальше от кошки и с почтением поприветствовала ее. Кошка, в свою очередь, дала крысе возможность походить вокруг да около, не подавая ни единого намека на возможную опасность: она надеялась, что вскоре появятся и другие мыши и крысы, и тогда добыча ее будет обильной и легкой. Но никто не появлялся. Наконец изнемогавшая от голода кошка решила, что больше нет смысла ждать. Крыса же продолжала оставаться настороже, и, лишь только почуяла, по мельчайшему движению мышц своей собеседницы, что та вот-вот накинется на свою добычу, она тут же бросилась наутек.

– Почему ты убегаешь столь неожиданно? – мяукнула лжесвятоша. – Неужто тебе наскучили тексты Святого писания? Или, быть может, ты сомневаешься, что я правильно их цитирую?

– Ни то и ни другое, – выглянула из своего убежища крыса. – Я не сомневаюсь, что ты назубок выучила содержание священных книг, однако правда и то, что, сколько бы молитв ты ни запомнила наизусть, ты никогда не забудешь своего призвания преследовать нас.

Осел – исключительно полезное, флегматичное и выносливое животное. Он способен сделать много работы, однако на это ему требуется приличное количество времени. Он терпеть не может спешки, поэтому на его копытах написано: «Спешка идет от Сатаны, а терпение снисходит от Всевышнего». Однако ни в коем случае не стоит думать, что осел – глупое существо. Рассказывают, как однажды, получив приглашение на свадьбу, осел тонко заметил: «Меня пригласили только затем, чтобы я таскал там дрова или воду».

Верблюд – несомненно, ценное и полезное животное, однако при этом он неуклюж, злонравен и дурно пахнет. Заячьи губы он унаследовал от своего предка, который получил их в наказание за то, что дерзко смеялся над горбами других верблюдов, забыв о своих собственных. И все же один достоверный эпизод свидетельствует о том, что и верблюд может быть благодарным и храбрым.

Жил на окраине одной деревушки, раскинувшейся в окрестностях Хеврона, в шалаше бедный крестьянин, у которого были жена, ребенок и верблюд. Как-то раз мужчине пришлось покинуть свое семейство, чтобы отправиться по делам в одну отдаленную деревню и провести там ночь. Внезапно среди ночи ему в голову пришла мысль, что его близким может грозить опасность. Охваченный необъяснимым ужасом, крестьянин тут же отправился в обратную дорогу, а достигнув своего жилища, обнаружил, что опасения его были вовсе не безосновательны. Один коварный сосед, всегда завидовавший нашему герою, решил воспользоваться отсутствием хозяина дома и проник под покровом ночи в его жилище, чтобы убить его жену и ребенка. Хорошо вооруженный, он непременно преуспел бы в осуществлении своего плана, если бы не верблюд, храбро вставший на защиту своих хозяев. Войдя в хижину, крестьянин увидел своего верного питомца лежащим на полу и истекающим кровью от многочисленных ножевых ранений. Вскоре верблюд испустил дух. При обычных обстоятельствах его кожу продали бы дубильщику, а мясо выставили на продажу, однако крестьянин был так тронут преданностью верблюда своей хозяйке и ее ребенку, что он купил саван для его тела и устроил ему достойное погребение.

С другой стороны, широко известно, что верблюд может быть очень мстительным и долго таить злобу на своего хозяина, пока ему не представится возможность отомстить.

Лошадь, как и следовало ожидать, занимает заметное место в восточном фольклоре. Известно пять благородных пород, к одной из которых принадлежит каждая лошадь, имеющая родословную. Они носят следующие названия: сиклави-джердани, умм аркуб-шувай, шувайна-саббах, кухайли аль-айусс и абая-шаррак. Первая часть названия – это порода, в то время как вторая отсылает к имени человека, который первым приручил лошадь-прародительницу данной породы. Если верить старинной арабской легенде, лошади и другие животные спаслись во время потопа на холмах Неджд.[188]

Пятеро охотников – Джердан, Шувай, Саббах, аль-Айусс и Шаррак – сумели приручить пять лошадей, каждая из которых дала начало одной из пяти пород. Охотники, приметив, что дикие лошади всегда ходят на водопой к одному определенному источнику, сделали так, что животные не могли подойти к воде, и таким образом приручили их. Преуспев в этом, они оседлали жеребцов и поскакали домой, в семи днях пути от которого они находились. Когда провизия у них кончилась, охотники решили устроить гонку и съесть проигравшую лошадь. Однако после первой попытки проигравший наездник попросил дать ему еще одну попытку. Остальные четверо согласились, и на этот раз его лошадь выиграла гонку. Было сделано еще несколько забегов, в результате которых оказалось, что все пять лошадей равны по силе. В скором времени путники заметили стадо газелей. Они погнались за животными, и каждый охотник убил по одной. Теперь их закрома снова были полны, и необходимость убивать лошадь отпала сама собой.

Порода сиклави получила свое название за мягкую блестящую белую шерсть; у умм аркуб были высокие бока; шувайна была пятнистой; кухайли[189] отличали выразительные темные глаза, словно их подвели с помощью сурьмы; наконец, абая (уменьшительная форма слова аба – накидка из козьей шерсти) обязана своим прозвищем тому, что во время скачек она слетела с наездника, но не упала на землю и не потерялась, потому что лошадь подхватила ее своим хвостом.