1 ноября 1711 г. князь Б. И. Куракин писал из Гааги секретарю Посольского приказа Г. И. Волкову[458], отправленному Петром I в Париж: «Имею указ, чтоб мне с вами корришпонденцию иметь и свое мнение давать. Азбука, которая от двора дана, та и у меня есть, и по той продолжать будете ко двору. Но ныне при сем вновь иную посылаю, для того что некоторыя нужды буду в цыфири я сам разбирать и писать, чтоб по сей мне было способнее делать, нежели по той, и новую при сем прилагаю. Прошу сделать какой иной себе адрес, под которым бы я мог посылать ваши письма, и чтоб вернее могли доходить. Но мой адрес фальшивый прилагаю. Однакож, почты две или три прошу ко мне вдвое письма посылать — одно под одним властным [подлинным, настоящим] именем, а другое — под фальшивым, для того что будет ли из тех верно, которое доходит, то и употребим»[459].

Появление слова адрес в русском языке датируется 1710 годом, оно заимствовано из европейских языков: происходит непосредственно от французского Adresse и через польский adres, немецкий Adresse вошло в русский язык[460].

«Фальшивый адрес» Б. И. Куракина принадлежал некоему давшему согласие на сотрудничество иностранцу (отнюдь не безвозмездно), который, получая письмо на свой адрес, немедленно передавал его истинному адресату. В ХХ в., в годы Первой мировой войны, появится термин почтовые ящики — так будут называть лиц, предоставлявших разведке свои почтовые адреса для получения и передачи агентурной корреспонденции.

Как уже отмечалось, представители зарубежной церковной православной иерархии в той или иной степени занимались разведывательной деятельностью в пользу Московского государства. Из дела об «отпуске» (отправлении) из Москвы в мае 1672 г. в Палестину митрополита области Газа Паисия узнаём:

«Великому государю бьет челом Газской митрополит: О жалованье на отпуске. Для тайного писма о цыфирной азбуке. О мантии, о рукомойнике и о лохани»[461]. Просьба митрополита не в полной мере, но в части цыфирной азбуки была удовлетворена, правда, в Палестину Паисий так и не попал[462].

Торговые представители, посылавшиеся за границу и получавшие нередко важные дополнительные поручения, имели шифры для письменных сношений. Сохранились зашифрованные азбуки для переписки с С. В. Рагузинским — агентом в Рагузе, Венеции, Средней Италии; с Осипом Соловьевым — агентом в Амстердаме и с Ф. С. Салтыковым, закупавшим в Лондоне суда для российского флота[463].

Во время Северной войны (1700–1721 гг.) как никогда важна была для России упреждающая информация о возможном выступлении Османской империи на стороне Швеции. От русского посла в Константинополе требовалось, не считаясь с расходами, иметь источник в окружении султана, который мог хотя бы за полгола предупредить Москву о готовящемся нападении. 9 декабря 1707 г. «Piter» писал к П. А. Толстому: «Господин амбасадер. Посылаем к вам о некотором деле писмо, здесь вложенное, на которое немедленной желаем отповеди… чтоб купить или Мовъракардата или иного такого, которой ведает секрет турской, суля ему хотя три или четыре тысячи червонных в Венецыи (которые Сава Рагузинской обещает дать там, а буде б сему не поверили, то Сава обещает посредникоф в том дать из царегородских жителей), чтоб совершенное турское намерение (от чего, Боже, сохрани) к войне мог объявить за шесть месецов»[464]. Заметим: в собственноручном черновике перед текстом письма рукою государя написано: «Цыфирью».

Получив это письмо, П. А. Толстой докладывал графу Г. И. Головкину, что он делает и собирается делать для исполнения царского указания: «Предреченным цыфирным писмом изволил великий государь повелеть, чтоб удоволствовать здесь Маврокордата или иного такого, каторой ведает секрет турецкой, суля ему хотя три или четыре тысячи червоных в Венецыи (каторые Сава Рагузинской обещает дать), чтоб совершенное турецкое намерение к войне мог объявить за шесть месяцов. Се, мой милостивой государь, есть фундамент нашия ползы, и по всякой возможности о сем попекуся, чтоб сие великого государя повеление изполнить; обаче, чтоб сулить оные золотые в Венецыи, не чаю, чтобы могло так збытися, понеже, государь, когда бывает дар пред очима, лутче к нему помысл человеческой склоняется, и того ради писал я к блаженному иерусалимскому патриарху в Букарешню, чтоб он приятелем предложил мое прошение, дабы они мне дали четыре тысячи червонных; а сие учинил для того, что ваше сиятелство изволил мне означить, еже изволил к ним писать, чтоб они мне учинили ссуду в нужное время; и ежели оные приятели дадут мне денег, буду домогатися не иного кого, токмо самого Маврокодата купить; а ежели оные приятели и не дадут денег, буду промышлять, чтоб здесь у кого занять; и ежели займу, у тех ли приятелей или у иного кого, дам в тех денгах писмо, чтоб их заплатить на Москве, по чему за червонной золотой великий государь укажет… А еже бы для сих дел взять на изждивение денег у приятелей, и ныне, государь, мне видится, что на сие дело денег имать не для чего, понеже еще казны великого государя соболиной имею немало, и где будет потребно, буду тою казною управлятися; толко писал к приятелем о вышеупомянутых золотых червонных, однако ж, не знаю, дадут ли или не дадут; и то учинил для того, чтоб соболиная казна была у меня готова на нужное время. Что же ваше сиятельство изволил мне повелеть по прошению святейшаго патриарха иерусалимского давать поденной корм одному скорняку по левку в день, и по тому вашего сиятелства велению начал ему давать поденной корм; однако ж вашему сиятелству доношю, что ему и прежде от меня была дача не по одно время соболми, к тому ж еще дал ему две неволницы шведки из тех, которых сюда присылают плуты греки, Параскева с товарыщи, и сколко их возмог здесь у тех плутов отнять, тех роздал, кому надлежало: Маврокордату, и сыну ево Николаю, и племяннику ево Мецевиту, и Луке Барке, понеже мне их послать было назад в Росийское государство и у себя держать невозможно»[465].