– Далековато от лагеря.

Я хмурюсь. Он разговаривает со мной как с ребенком.

– Держи. – Ворон достает из кармана носовой платок и размахивает им как репой. – Он чистый. – Я хватаю его. – Одна? – спрашивает он, пока я вытираю глаз, потом нос.

– Да. А что?

– Просто замечание.

– Ты тоже один. – Я бросаю платок на землю, и Ворон издает такой звук, как если бы я вернула его пропитанным соплями или – что еще хуже – засунула в нагрудник в качестве памятного подарка. – Твоя леди знает, что ты здесь?

– Конечно. Почему ты спрашиваешь?

– Кому-то вроде тебя не помешало бы несколько стражников.

– Я сильнее, чем кажусь. – Я хмыкаю, и Ворон улыбается. – Но со мной отряд стражников, ожидающих меня всего в пятидесяти ли отсюда.

Хоть какое-то утешение – знать, что Миазма не отправила Ворона в поход через все царство в одиночку.

– Тогда почему ты здесь? – спрашиваю я, указывая на озеро.

– Человеку нужно спать, верно?

– Сон – для слабаков.

Я не была готова услышать смех Ворона. Он хрустящий, как иней, но в то же время мягкий, как дыхание.

– Я полагаю, что ни один из нас не узнает старости. – Он отворачивается от меня и смотрит на озеро. – У меня выдался свободный день. Хотел насладиться своей первой вылазкой в Западные земли.

– Тебе не страшно? – С таким отношением он скорее умрет от беспечности, чем от чахотки.

– Нет, – говорит Ворон.

– Я все еще могу убить тебя.

– Не думаю.

– О, правда? – говорю я, похрустывая костяшками пальцев.

– Ты бы уже попыталась. – Он возвращается к своей цитре и садится. – Люди более предсказуемы, чем хотят признать.

Если только ты не стратег. Тогда ты наименее предсказуемый из них всех. Независимо от того, что Ворон утверждает, что делает – хочет почтить память Зефира или осматривает достопримечательности, – у него есть скрытый мотив. Но даже в этом случае мне не хочется допрашивать его, особенно когда слезы на моем лице едва высохли.

– Кроме того, – добавляет Ворон, бросая гладкий камешек в озеро, – твоя леди – Синь Жэнь.

– Следи за языком.

– Это комплимент. – Он бросает еще один камешек; этот отскакивает. – Нужно быть особой леди, чтобы отпустить кого-то, а затем тайно убить его.

– Как твоя, – говорю я, и Ворон смеется. – Ты когда-нибудь жалел, что работаешь на нее?

– Нет. А ты жалеешь, что служишь своей?

– С чего бы это мне?

– Люди меняются.

– Ты только что сказал, что они предсказуемы.

Жаль, что я не смешила Ворона, будучи Зефиром.

– Справедливо, Лотос, – говорит он, и я не удивляюсь, что он запомнил мое имя. Мое сердце не должно останавливаться, когда он похлопывает по камешкам рядом с собой. – Не хочешь присоединиться?

Да. Нет. Не знаю. Его поведение так отличается от того, раньше, когда он столкнулся со мной по пути из Западных земель.

– Ах. Верно, – говорит Ворон, когда я не отвечаю. – Мы должны определить наши отношения на этот вечер. – Я краснею еще сильнее, но потом он спрашивает: – Это озеро принадлежит тебе?

– Нет.

– Это небо?

– Нет.

– Они и мне тоже не принадлежат. Я считаю, что это делает нас путниками.

Прохожими. Путниками. Не врагами. Не стратегом и не воином.

Я медленно присаживаюсь рядом с ним.

– Моя очередь задать вопрос. Ты всегда был стратегом, Ворон. – Он мог бы спросить меня, почему я последовала за ним ранее. Узнать, почему Зефир рассказала мне о его чахотке. Поинтересоваться, что я делала, катаясь верхом ночью, и мне пришлось бы солгать. Потому что ты снился мне.

Я жду, приготовившись, пока Ворон пристально смотрит мне в глаза.

– Это моя музыка растрогала тебя до слез или что-то еще?

Или он мог бы подтолкнуть меня потешить его эго.

– Музыка. – Я сопротивляюсь желанию добавить, что я плакала от того, как щемяще она звучала.

Я жду, когда Ворон надуется. Вместо этого он молчит. Возможно, ему кажется странным, что кого-то вроде Лотос может тронуть музыка цитры. Разделяет ли он презрение Сыкоу Хая к воинам и не лицемерие ли с моей стороны осудить его, если так и есть?

– Ты хочешь попробовать?

Я моргаю.

– Что?

– Ты вызываешь во мне любопытство, – говорит Ворон. Он кивает на свою цитру. – И я предамся этому чувству.

– Н-нет!

– Я слышу страх?

– Почему я должна бояться куска дерева?

– Куска… – Ворон кашляет… и продолжает кашлять. Он отворачивается от меня, прикрывая рот рукавом. Беспокойство заставляет меня наклониться к нему, и он предупреждающе поднимает другую руку.

Он не знает, что я бог, защищенный от его болезни.

Это не значит, что вы должны еще больше соединиться, думает Росинка.

Может быть, ты перестанешь использовать этот термин?

А что бы ты хотела, чтобы я использовала, если не точный термин?

Точный термин – поцелуй. Надир бы знала это. Я смотрю на небо, внезапно нахмурившись. Я думала, что именно Надир, а не Росинка поймет мою потребность вернуться. Люди предсказуемы. Люди меняются. И то и другое может быть правдой, размышляю я, когда Ворон наконец перестает кашлять. Он подходит к самому берегу озера, моет руки, и у меня сводит живот от беспокойства. Насколько ему стало хуже?

– Прошу прощения, – говорит он, снова садясь рядом со мной. – Как я уже говорил, прежде чем нас так грубо прервали… – Ворон смотрит на свою цитру, опустив ресницы. – Ты веришь в богов, Лотос? – Он искоса смотрит на меня и интерпретирует мое испуганное выражение как «нет». – Легенда гласит, что все древние цитры благословлены ими. Цитры могут сделать ци играющего видимым невооруженным глазом. Но даже если ты не веришь, цитра – это гораздо больше, чем просто кусок дерева. Это способ общения для духовно близких людей. – Его голос понижается на тон, и я вздрагиваю от благоговения в нем. – Способ услышать чужую истину.

Я хочу сыграть. Я хочу сыграть всеми фибрами своего существа. Но я также не хочу ставить в неловкое положение ни себя, ни инструмент.

– Тогда докажи это, – говорю я Ворону. – Сыграй.

Ворон прижимает руку к груди, как будто ранен.

– Я не обычный музыкант. Я не играю по требованию. – Вот дерьмо. Он играл ведь на джонке. – Но я сыграю, если ты будешь играть.

Я качаю головой.

– У нас только одна цитра.

– Я думаю, мы оба поместимся.

– Я воин.

– Натянуть струну не может быть сложнее, чем взять в руки меч.

– Я не знаю как.

Я лучше солгу, чем мне напомнят обо всем, чего я лишилась.

– Держи. – Прежде чем я успеваю произнести еще хоть слово, передо мной кладут цитру. Позади меня