Осви. Но кое-что уже знаю. Предлагаю назначить двух-трёх людей, которые будут заниматься именно этими вопросами. Со мной в Хитрых Лисицах были мои друзья. Их заинтересовало, как выращивают овец у наших соседей. Возможно, вам будет интересно послушать их впечатления обо всём этом.

Епископ улыбнулся, заметив азарт, появившийся в глазах у крестницы. Нет, он не ошибся в ней ни на минуту. Благодаря Гертруде, Белые Лилии поднимут своё могущество и станут процветать. Она не отступится, пока не доведёт до конца задуманное.

Ему нравился энтузиазм, с которым она начала своё правление.

Умному епископу было невдомёк, что действительно стоит за этим рвением и усердием; так старательно она скрывала свои чувства, от которых пыталась убежать.

Вникая в дела королевства и загрузившись ими по полной, Гертруда надеялась отвлечься от навязчивых мыслей об Осви и страданий по нему.

С большим скрипом, у неё это получалось.

Лучше совсем его забыть, раз она ему не нужна.

И тогда в её сердце снова воцарится мир и покой.

Глава 48. Родной очаг

После того, как с Хитрыми Лисицами было заключено окончательное официальное перемирие, Бруно с Мартой вернулись в родную деревушку.

Им повезло, воины Артура не сожгли их деревню.

— Ну вот и дома, — невесело усмехнулся Бруно, глядя на окно, разбитое им при побеге из отчего дома.

Марта робко топталась рядом с сыном, не решаясь войти в свою лачугу.

— Мам, пошли, — Бруно взял мать за руку и решительно толкнул заскрипевшую дверь.

Жилище, бывшее когда-то обжитым и уютном, выглядело теперь неприглядно.

Перевёрнутая скамейка у стены, разбросанная по полу посуда после потасовки со стражником…

Неизменным оставался очаг в центре комнаты.

Он был цел и невредим. И это хорошо. Ведь очаг — главное в простых крестьянских домишках. С ним связано всё, что нужно для жизни — тепло и еда.

Бруно засуетился, сбегал во двор за хворостом. На улице было зябко, и Марту била дрожь.

— Сейчас согреешься, ма, — приговаривал он, разводя в очаге огонь.

Нужно приготовить ужин, поесть и отдохнуть после долгого пути из монастыря. Только из чего он будет готовить?

Бруно пошарил по кухонным полкам, надеясь раздобыть что-то съестное. Сгнившая луковица, засохший кусок хлебной корки. Странно, что мыши не добрались до него.

В дальнем углу отыскалось немного овса.

— Чудесно, сделаем похлёбку.

Марта ничего не ответила. Заметив, что она продолжает стоять посредине комнаты, Бруно поднял скамью и усадил на неё мать.

Она была очень странной в последние дни. Иногда часами хранила гробовое молчание, а иногда вдруг говорила такие вещи, что Бруно делалось не по себе.

Он догадывался, что с ней не всё в порядке. Но что с этим поделать, не знал. Наивно верил в душе, что всё временно, и скоро Марта снова станет прежней.

Пока варилась похлёбка, он успел немного прибраться. Во время уборки, убирая в сундук ненужные вещи, к радости обнаружил ещё полмешка овса. Наверное, матушка успела спрятать его до прихода солдат бывшего короля Артура. А сейчас он спасёт их от голода, теперь они точно не пропадут.

Затем позвал мать к столу.

— Бруно, надо дождаться твоего отца и братьев, имей терпение, — было ответом на его приглашение.

Он вздохнул, печально покачав головой.

Она говорит о них, словно они живы и действительно могут сейчас войти в их дом.

Потеря сыновей надломила её, мать утратила чувство реальности. И от этого было страшно.

Куда не плюнь, везде одна разруха.

Марта не в себе.

Хозяйство разграблено, у них больше нет живности. Не мычит корова во дворе, в нетерпеливом ожидании, когда заботливая хозяйка подоит её, освободив набухшее парным молоком вымя.

Не гогочут гуси, не кричит петух, не блеют овцы.

Всё нужно начинать заново. Но с чего?

После ужина он заглянул на огород и к неожиданной радости обнаружил несколько пузатых ярко-оранжевых спелых тыкв.

И как они ещё уцелели? Никто из соседей не позарился на их «богатство».

Судя по тишине в соседних домах, их жители отсутствовали. Кто-то, может, пустился наутёк, как Бруно и Марта.

Кого-то из мужчин призвали к службе или отправили на остров Смерти.

Кто-то пустился странствовать, подальше от разграбленных лачуг, дабы не умереть с голоду.

Главное, они с Мартой вернулись. И нужно позаботиться о завтрашнем дне. Убрать тыквы в сарай. Какая-никакая, всё же еда.

Он успел перетаскать часть тыкв, когда, придя в очередной раз с урожаем в ветхую сараюшку, понял, что там кто-то есть. Почти неуловимое движение в тёмном углу. Но он его почувствовал.

Тихо нагнувшись и бесшумно опуская тыквы на пол, он оглядел сарай в поисках чего-то, сошедшего бы за оружие.

Рядом были вилы.

Стараясь не шуметь, он потянулся за ними, затем крадучись, пошёл в опасную темень угла.

— Пощадите, я не сделала вам ничего плохого, — донёсся из темноты тонкий детский голосок.

Ребёнок у него в сарае? Но откуда?

Бруно опустил вилы и смело пошёл на этот голосок.

Чья-то маленькая тень вжалась в угол ещё сильнее.

— Не бойся меня, я не причиню тебе зла, — дружелюбно сказал Бруно.

— Выходи, хватит прятаться. Лучше скажи, что делаешь в моём сарае?

Тень робко отделилась от покосившейся стены и сделала пару неуверенных шагов ему навстречу.

Он не сразу понял, что это девушка. Такая худая и маленькая, что по виду легко сошла бы за ребёнка.

На ней было старенькое штопанное-перештопанное платье. Поверх него — подобие вязаной кофты с несуразно длинными, вытянутыми рукавами, по длине же сама кофта едва доходила девушке до талии.

Она была такой усталой, измождённой и перепуганной, что у Бруно невольно сжалось сердце.

Девушка не была красивой. От истощения у неё заострились скулы, а бледное личико было излишне щедро осыпано крупными веснушками. Но вся некрасивость меркла перед пышной копной ярко-рыжих кудрявых волос.

— Вы меня не помните? — едва слышно спросила странная гостья.

— Наша семья жила у леса…

Нет, как не пытался, он не мог её припомнить. Странно, ведь их деревушка небольшая; и он знал всех её жителей.

— Мой отец очень строгий, он запрещал мне уходить далеко от дома.

Тогда понятно. Возможно, он с ней никогда ранее не встречался.

— А где теперь твой отец? У тебя есть ещё родные?

— Да, брат… их с отцом забрали на остров Смерти. Мама давно умерла. Больше нет никого…

Из больших серых глаз градом полились слёзы, худые плечи содрогнулись от рыданий.

— Ну перестань, не реви, — грубовато сказал Бруно.

Он ненавидел женских слёз, просто терялся от них и не