Но на один концерт, который проходил в 1978 году в зале ленинградского Театра эстрады, я всё же не попала. Там был «закрытый» концерт, билеты не продавались, а распространялись по каким-то учреждениям. Я приехала к театру с букетом роз, но меня не пустили. Милиционер, сжалившись надо мной, открыл дверь, чтобы я могла слышать выступление Анны хотя бы краем уха. А билетёры отказались даже передать мои цветы Анне в зал… Но я всё-таки дождалась конца концерта и подарила ей эти розы у служебного выхода.

В этом же 1978 году я и Нелли купили билет на самолёт и прилетели в Киев, где был объявлен концерт Анны Герман. К нашему сожалению, концерт не состоялся. В кассах на афиши Анны приклеили надпись: «Концерт отменяется в связи с болезнью артистки».

26 августа 1982 года я пришла на работу и поняла, что мои коллеги что-то от меня скрывают. Я долго выспрашивала, а они только задавали мне вопросы: «Ты ничего не знаешь?», «Ты слушала сегодня радио?». Я поняла, что речь идёт об Анне… «Аня?» – «Да». И всё оборвалось… Меня в тот день отпустили с работы, по дороге я купила газеты с сообщениями ТАСС о смерти Анны Герман… Мне казалось, что белый свет просто перестал существовать.

Выбраться из того состояния горечи и уныния мне очень помогла Людмила Сенчина, у которой я работала няней при её сыночке Славике. Люда, видя мои страдания, поддерживала, давала работу, чтобы я могла отвлечься от печальных мыслей…

Вскоре я получила несколько писем от пани Ирмы. Поскольку у меня не было тогда собственного дома, а письма иностранцев могли приходить только по адресу прописки, то пани Ирма на конверте писала следующий адрес: Ленинград, адрес… Людмиле Сенчиной (для Раи)… В артистических кругах Сенчину часто спрашивали: «Люда, скажи, Рая твоя поклонница?», и Люся всегда отвечала: «Нет, это поклонница Анны Герман, но она мне очень помогает»…

P.S. Моя жизнь уже долгие годы связана с Церковью. Многое изменилось в жизни, я теперь не Раиса Алексеева, а монахиня Екатерина… Неизменным осталось одно – прекрасные воспоминания о том периоде моей жизни, когда я имела счастье бывать на концертах Анны, видеть и слышать её и разговаривать с ней.

В 1983 году ту магнитофонную плёнку с записью двух отделений концертов Анны Герман 31 декабря 1979 года и 1 января 1980 года мы с Нелли решили передать Анне Николаевне Качалиной. Через несколько лет, в 1987 году, была издана пластинка «Эхо любви» с лучшими фрагментами тех выступлений. Я счастлива, что в наши дни эта запись полностью издана на диске «Анна Герман. Эхо любви» без купюр… Это уникальная запись.

Пластинка с записью фрагментов концерта в Ленинграде вышла в 1987 году, а диск с полной версией в 2004 году

25 августа 2012 года исполнилась моя мечта – я впервые побывала в Варшаве, поклонилась могилам Анечки, её мамы Ирмы и бабушки Анны. Это был день 30-летия ухода Анны Герман из жизни. На площади Вильсона, недалеко от дома Анны, мы купили красивые красные розы и вместе со Збышеком и несколькими друзьями из Москвы поехали на кладбище. Я много раз приходила к Анне на концерты именно с розами: она их очень любила. В этот раз я шла ей поклониться, но в душе было ощущение, что я дарю цветы живой Анне…

Анастасия Ивановна Цветаева (Москва) «Анне Герман»

Анна Герман ушла в зените своей славы, в зените своей красоты. Сама душа Лирики звучала и томилась в невыразимой словами прелести её голоса, сама Любовь тянула к нам руки в каждой её песне, само Прощание прощалось с нами в её интонациях, в каждом углублении певческой фразы, сама Природа оплакивала свой расцвет и своё увядание – потому так неотвратимо очарование её тембра, и только те, кто слышал её пение, смогут понять скорбь расставания с ним. Если я проживу ещё год и несколько месяцев – мне пойдет уже десятый десяток, – я за мою жизнь слышала не один, казалось, неповторимый голос певицы, но только голосу Анны Герман принадлежат по праву слова «неповторимый» и «несравненный».

На концерт Анны Герман впервые повел меня её поклонник, мой младший друг, литературовед, человек тонкого вкуса, много раз её слышавший. Он говорил о ней с таким восхищением, что я ещё по пути предвкушала радость услышать необычайное. В жизни я слышала Мариан Андерсон, думается, мулатку, певшую голосом невероятного диапазона и силы, и в те же времена моей зрелости я не пропускала концертов Зои Лодий – средних лет, горбатой и очаровательной, выходившей в лёгком, светлом, длинном платье, на очень высоких каблуках, в накинутом на плечи боа из перьев. И её смеющееся лицо, гордое восторгами публики, светилось победой над своей искалеченностью – и побеждало вдвойне. Память о вечерах её до сих пор греет остывающее из-за всего пережитого, но еще не остывшее сердце. И молодая мать наша с Мариной пела низким печальным редко-чудесным голосом, должно быть предчувствуя раннюю смерть…

Фото Валерия Плотникова

Со всем этим в душе я шла об руку с моим спутником, ценителем Анны Герман. Где был её концерт? Не помню. Я запомнила только её.

Мы входили в зал. Я уже любила Анну – не за ту высокую радость, которую она нам подарит, а за то страшное прошлое, через которое она прошла, чтобы пробиться к нам, вновь стать певицей. От моего спутника я узнала, что годы назад она в Италии пережила катастрофу: в машине с шофёром ночью на большой скорости потерпела аварию, так разбилась, что её, почти как Ландау, собирали. Три года лежала она – то одна часть тела, то другая. Долго было неизвестно, не будет ли она калекой… Искусством врачей и ещё больше своей жаждой жизни, голосом, хотевшим петь, упорством человека и женщины, чудесами массажа и лечебной гимнастики она возвращала – и вернула себя к жизни, движению и – чудо чудес! – пению! Её голос звучит не хуже, чем до катастрофы. Говорят – лучше…

В волненье, на которое способна старость при встрече с такой судьбой, в трепете материнства и преклоненья, я входила, опершись на руку моего молодого спутника, в переполненный шумной радостью зал. Ещё не взошло из-за гор солнце, но уже лучи золотой пылью легли на вершинах. Ещё нет её – ни шага, ни шелеста платья, – но самозабвенно лицо моего спутника. Очарованность? Преданность? Страх, что концерта не будет, отменят? Ожиданье зала уже накалялось, перерастая в нетерпение, в усталость, и всё-таки она вошла неожиданно. Стройная, очень высокая, волосы, лучами её окружившие, не в изыске парикмахерского искусства, темнее или светлее соседок. В несравненном цвете природы, повелительном, пленительном, польской нации, польской панны – только Гоголя перо бы могло её описать! О, этот миг – кратче мгновенья, неучитываемый миг тишины перед взорвавшимися рукоплесканиями зала! Эта отрава славы, за которую «продают душу», не она ли терзала тебя годами больниц, Анна? Не ещё ли нежней стал голос? Томленье, до катастрофы тебе незнакомое? А может, предчувствие беды, в тебя проникавшее, тогда томило людской слух уже переносимым очарованием?