— Поди-ка сюда, детка! Возьми этот жир и втирай ему в виски.

Зи Ши сняла с головы Джагдиша шапку с длинными ушами, прислонила его голову к груди и принялась неторопливо растирать ему виски. Пожилой горец сидел, привалясь спиной к дереву. В ярком пламени костра было хорошо видно его иссеченное морщинами лицо. Подбородок у него был крепкий, крутой, на шее проступали набухшие вены. Дыхание у Джагдиша было неровное — то тихое, едва заметное, то частое. В горле у него что-то булькало, словно смазывали механизм часов из маленькой масленки.

Девушка продолжала медленно растирать виски Джагдишу, Под ее руками рождался какой-то странный, нагоняющий сон, шуршащий звук. Отгоняя от себя дремоту, я наблюдал за Зи Ши. Она низко склонилась над Джагдишем, одна половина ее головы была в тени, другая — освещена ярким пламенем костра. Теперь я мог хорошенько рассмотреть ее лицо: смешение арийских и монгольских черт, очаровательное сочетание цветов шафрана и розы. Веки ее были так низко опущены, что глаза казались закрытыми. Зи Ши… Вдруг мне показалось, будто все, что я вижу сейчас, сон. Девушка, горец, похожий на гнома, ствол тунгового дерева и ярко пылающий костер — все это лишь долгий, нескончаемый сон. Должно быть, я лежу на софе в гостиной Уши и мне все это снится. Вот-вот войдет в комнату Уша в красивом голубом сари и, увидев меня спящим, разбудит насмешливо: «Эй, лентяй, вставай-ка живей! Уже половина шестого!» Спустя минуту я открыл глаза, и снова передо мной та же картина — горец дремал, прислонясь спиной к дереву, девушка неторопливо растирала виски Джагдишу. Дыхание его было теперь ровное и глубокое. Костер горел уже неярким пламенем — он медленно угасал. То погружаясь в сон, то силясь стряхнуть с себя дремоту, изо всех сил моргая глазами, я старался запомнить эту картину. А потом все медленно исчезло, растворилось в навевающей покой туманной дымке!..

Утром, пробудившись ото сна, я не увидел ни Джагдиша, ни молодой девушки. Исчез куда-то и старик горец. Я лежал под тунговым деревом, и в сердце было чувство, будто все виденное и пережитое мною вчера не иначе как прочитанный рассказ. Протерев кулаком глаза, я осмотрелся. Первое, что я увидел, — земляная хижина с деревянной дверью, а вдали — стада, пасущиеся на залитой солнцем равнине. И понял: все случившееся со мной вчера — явь.

— Джагдиш!.. Эй, Джагдиш! — громко крикнул я.

Несколько пасшихся в стаде коз поглядели в мою сторону.

— Джагдиш!.. Эй, Джагдиш, где ты, бестолковая твоя голова! — снова закричал я.

Из дверей лачуги показался улыбающийся горец.

— Милостью Горного дэва — владыки Гурджана, вы сохранили свои жизни!

Я быстро поднялся и, глядя горцу в глаза, поблагодарил его:

— Спасибо тебе и твоей отважной дочке, тысячу раз спасибо! Как зовут ее? Зи Ши?

— Да-да! Ее зовут Зи Ши. Она хорошая, славная девушка, моя маленькая Зи Ши! Гордый дэв, владыка Гурджана, очень благоволит к ней. Она знает все дороги среди снегов. Горный дэв никогда не причиняет ей зла. Когда умерла ее мать, она была совсем маленькой. Ее вырастил сам Горный дэв — владыка Гурджана, он очень любит мою Зи Ши!

«Разве только он? — подумал я. — Всякий в нее влюбится!»

— А Джагдиш где? — спросил я у горного карлика.

Старик сказал, что, когда утром Джагдиш проснулся, растяжения ноги у него словно и не бывало и он отправился погулять немного по берегу Нандан Сара. Вместе с ним пошла и Зи Ши. Оба они, должно быть, скоро вернутся.

— Хорошо ли вам спалось?

«Отлично, — подумал я, — мне небось никто ночью виски не тер!» При словах «оба они» меня словно больно кольнуло в сердце. Я почувствовал раздражение. Ох уж этот негодник Джагдиш! Вечно он обскачет меня!

— А далеко ли отсюда до Нандан Сара? — тихо спросил я горца.

— Какой-нибудь кос, не больше. Оно вон там, в той стороне!

— Пойду, пожалуй, искупаюсь и я. — И тут же отправился на озеро. По дороге все думал: «Джагдиш не лорд Байрон и не обладает красотой Дон-Жуана, но тем не менее женщины так и липнут к нему. А я-то что, аскет, отшельник? В груди у меня тоже бьется живое сердце. И оно полно огня, любовного трепета, страсти. Однако женщины упорно обходят меня своим вниманием. Почему такая несправедливость? Что хорошего находят они в Джагдише? Разве назовешь прекрасным лебедем человека, который прячет за стеклами очков рачьи глаза и ходит, вытянув голову, словно петух? Эта ведьма Уша тоже, бывало, таяла, на него глядя!» Я шел, погруженный в эти мысли, кряхтел и сетовал на судьбу. Вдруг послышался звонкий веселый смех, а вслед за ним раскатистый хохот. Я поднял голову. Навстречу мне с пригорка спускались Джагдиш и Зи Ши. Оба были одеты в овчинные куртки, на головах красовались меховые шапки с прикрепленными к ним букетиками ярко-желтых цветов. Громкий смех Джагдиша показался мне сейчас просто непереносимым.

— Дрых до сих пор? — В голосе Джагдиша слышалась откровенная насмешка.

— А ты вскочил ни свет ни заря? — в свою очередь съязвил я, стараясь вложить в свой вопрос как можно больше сарказма.

— Купаться пошел? — спросил Джагдиш.

— Как твоя нога, прошла? — спросил я.

Зи Ши громко расхохоталась и, взяв меня за руку, сказала:

— Давайте сходим к Нандан Сару еще раз, втроем, хорошо?

По дороге к озеру Джагдиш усердно протирал свои очки, а я мысленно обращался к Зи Ши: «Очаровательная красавица! Ты понравилась нам обоим. Рано или поздно придется тебе принять решение — ты должна будешь выбрать одного из нас!»

И решение это было вынесено почти тотчас же. Пока я барахтался в Нандан Саре, Джагдиш и Зи Ши, едва видимые сквозь буйно растущие цветы и травы, оживленно о чем-то разговаривали, смеялись, шептались, рвали цветы и кидали их друг другу. Потом Джагдиш что-то сказал Зи Ши, и та вскочила с земли. Она побежала, словно в весеннюю пору ослепленная любовью олениха. Джагдиш тоже вскочил и бросился вслед за ней. Растяжения ноги как не бывало! Джагдиш описал несколько кругов, приминая буйно цветущие травы, но Зи Ши догнать не смог. Ее длинные волосы развевались на ветру. Она, словно стрела, летела по склонам заросших цветами пригорков и наконец убежала так далеко, что скрылась из виду. Следом за ней исчез и Джагдиш, и на берегу передо мной остались только две большие мохнатые шапки да примятый цветочный ковер!

Я окоченел в холодной как лед воде, губы мои