ветках дерева сверкала при свете месяца, словно хрустальная, и даже лица Чхури и Наваза казались отражением лунного сияния, или снежинками, или нежной мелодией тишины. А все кругом было залито лунным светом — лунным светом бескрайних снежных просторов, лунным светом сверкающей пены речных волн, серебром сияющего в темном небе месяца. Навазу казалось, что вся природа, все предметы, окружающие его и Чхури в первую ночь их любви, сотканы из лунного света. Даже на шальварах и рубашке Чхури, украшенных серебристым позументом, горят удивительные белые цветы, и улыбка девушки пропитана лунным светом, а в ее ушах сверкают такой ослепительной белизны серьги, что от их огня дивное лицо Чхури становится еще прекрасней.

Наваз еще раз тихо и устало вздохнул и, обняв ее за талию, привлек к себе. Он очень устал, но был безгранично счастлив: сегодня Чхури стала его женой.

Чхури жила в деревне Нагаргаон, в восьми косах от деревни, где жил Наваз. Сегодня у Чхури и Наваза была свадьба, однако на этой свадьбе не было ни гостей, ни музыки, ни свадебной процессии, ни свадебных песен, потому что отец Наваза был сапожником, и к тому же очень бедным, а отец Чхури занимался тем же ремеслом в своей деревне и был еще беднее отца Наваза. Кроме того, накануне выпал снег, и все дороги в тахсил замело. Но если бы даже не выпал снег, то оставалась бедность, которая страшнее метели и снега. Именно по этой причине свадьба и была отпразднована с такой скромностью — не было ни гостей, ни флейты, ни угощения.

Наваз отправился за невестой с таким видом, будто речь шла не о том, чтобы привести в дом жену, а о том, чтобы купить домашнюю утварь. Рано утром он вышел из дому, а в полдень уже пришел в Нагаргаон. Свадьба обошлась Навазу всего лишь в семнадцать рупий. Серебряные серьги ювелир согласился дать напрокат, туфли для невесты Наваз сшил сам, а все остальные необходимые вещи — шальвары, рубашку из полушелковой ткани, красный головной платок, стеклянные украшения для волос и серебряное кольцо — Навазу пришлось купить, продав предварительно семь пар ботинок. Первую пару Наваз сшил для сборщика налогов, но тот не заплатил за них ни одной пайсы. За вторую пару ботинок Навазу удалось выручить всего лишь пять с четвертью рупий, их купил сельский староста. Третья пара ботинок предназначалась жене пира. Сам-то пир, конечно, ничего бы не заплатил, но его жена, узнав, что Наваз собирается жениться, сжалилась над ним и дала три с половиной рупии. Четвертую пару Наваз сшил для Мухаммада, крестьянина из их деревни. Мухаммаду хотелось иметь ботинки, которые носились бы по меньшей мере три года, чтобы в них можно было ходить и по грязи, и по глубокому снегу и чтобы стук железных гвоздей разносился на многие мили. Он хотел, чтобы эти ботинки были внушительного размера и такие тяжелые, что в случае драки ими без труда можно было бы размозжить голову сельского счетовода. Мухаммад остался доволен ботинками и дал за них Навазу семь и три четверти рупии, сказав при этом:

— Ботинки, конечно, не стоят больше пяти рупий, но ведь ты собираешься жениться, сынок. Сейчас я могу дать тебе эти деньги. Возьми, здесь семь и три четверти рупии.

Пятую пару Наваз продал надсмотрщику Ходже Гуляму Хусейну за целых две рупии. Шестую пару за девять рупий купила жена брахмана Бхатии. Надев ботинки, она тотчас же убежала из деревни. Брахман ругал Наваза. Он говорил, что, если бы молодой сапожник не сшил туфель, его жена не ушла бы из дому. Как будто несчастная женщина только и ждала ботинки, чтобы убежать от мужа. А Наваз так старался, делая эту пару! На золотистой вывороченной коже он серебряными нитками вышил цветы.

Седьмую пару Навазу заказал Чаудхри Рахмат Али — депутат от их района в Кашмирское законодательное собрание. Наваз сшил ему ботинки из тонкой, как бумага, кожи, легкие, как хрупкая лодочка. Но депутат бедноты смог дать Навазу только две с половиной рупии, сказав, что остальные отдаст после того, как соберет урожай.

На вырученные деньги Наваз сумел все же купить Чхури самое необходимое для свадьбы: шальвары, полушелковую рубашку, красный платок на голову, стеклянные бусы и серебряное кольцо. Ботинки он сшил ей сам, и с какой любовью он тачал их!

Наваз тихо засмеялся.

— Что ты? — спросила Чхури.

Он дотронулся рукой до ее рубашки и сказал:

— Эта рубашка очень хорошая.

Потом он коснулся ее шальвар:

— Они тоже очень хорошие.

Затем Наваз взял в руки косу Чхури и встряхнул ее. Стеклянные украшения зазвенели. Их нежный мелодичный звон разлился в морозном воздухе и замер где-то вдали. Наваз засмеялся и еще раз тряхнул косу.

— Чему ты смеешься? — снова спросила Чхури.

— Это тоже очень хорошее.

Чхури гордо посмотрела на него:

— Ты что, с ума сошел?

Наваз опять засмеялся. Он словно забавлялся этими вещами. То были игрушки его сердца, созданные его потом и кровью. Всю энергию, всю волю вложил Наваз в эти белые цветы на рубашке и шальварах Чхури, в эти стеклянные украшения, в красный головной платок. Почему же ему не быть счастливым? Так хороша ночь, так мила Чхури, и такая тишина кругом…

Год назад, когда на тутовом дереве только что появились молодые листочки, Наваз впервые увидел Чхури, а теперь она стала его женой и стоит рядом, под сенью этого дерева, только теперь уже отягощенного снегом. Почему же ему не быть счастливым? Наваз не был настолько искушен в любви, чтобы скрывать свои истинные чувства или играть в любовь, он не умел отравлять любовь ядом философии. Наваз был простым, неграмотным, работящим парнем, и он принес в дар возлюбленной свою молодость, свою любовь. Наваз не принадлежал к числу тех несчастных, которые никогда не любили, никогда не вкушали сладости и горечи любви, которым неведомы те краткие минуты, когда к человеку возвращается потерянный рай, те минуты, когда распускаются бутоны цветов, улыбаются розы, а птенцы танцуют в своих гнездах. Эти золотые минуты восхитительны, но они очень кратки. Однако очарование их остается и тогда, когда молодость уходит, когда меркнет свет солнца и наступает ночь. Аромат любви сохраняется и в тенях сумерек, и в черном покрывале ночи. А сегодня была первая ночь любви Наваза. Но как была тиха и безмолвна эта ночь! Вероятно, ночь любви бывает именно такой.

Днем люди задыхаются под бременем горя и несчастий, но, когда приходит ночь, от всех