По-русски Эмань знала лишь несколько коренных слов и куда больше англицизмов. Собственно, пару словечек из запаса она и применила.

— Privet! — уверенно произнесла она, слегка кланяясь. — Kak dela?

Тихомира оторвалась от вязания, её огромные голубые глаза засияли.

— Привет! — А дальше Эмань не поняла ни слова, потому что девушка выдала трель предложений на пять. Пришлось сразу быть честной.

— Я по-русски не знаю, — произнесла она по-английски.

Голубые глаза потеряли блеск, стали печальными, хоть светлые брови девушки не поднялись.

— Я по-вашему хорошо говорю и понимаю, — ответила Тихомира также на английском, но не на таком, какой привыкала слышать Эмань от англичан или американцев.

— Это здорово! Как поживаешь? — произнесла Эмань уже на китайском.

— Поживаю хорошо. Тут очень мило и я чувствую себя полезной, хотя тут всё не такое, но я привыкла. И спасибо тебе за то, что ты знаешь слова на моём родном языке: я очень давно его не слышала.

Эмань удивлённо распахнула глаз.

— А чего так? У тебя тут никакой родни или земляков?

Тихомира опустила свои прекрасные глаза, обрамлённые длинными ресницами.

— Я тут одна на чужой небесной земле. Помню, родня моя перед тем, как Лукоморье отстыковалось, была грустной и всё на меня смотрела. Потом они сказали, что мне нужно найти цветок папоротника, если я хочу вылечить бабушку, но идти по лесу надо будет одной, а до леса они меня проводят. Вот я и заблудилась, а когда меня привели к краю, там уже нашей земли не было.

Тихомира говорила бойко, но тона соблюдать у неё не очень получалось, так что собеседнице пришлось понимать её ориентируясь на контекст. Тем не менее углы рта Эмань натянулись.

— При тебе матом ругаться можно?

Брови Тихомиры собрались домиком.

— Хорошо, поняла, — Эмань примирительно махнула ладонями. — В общем, от тебя, скорее всего, избавились, такое бывает, если в средневековой семье много детей. Папоротники не цветут, они споровые растения.

Тихомира грустно улыбнулась.

— Теперь я знаю про папоротники, я много теперь знаю. А и ладно, не будем о грустном! Расскажи о себе! Я слышала, ты долго хворала. Теперь-то твоё здоровье хорошее? Или может тебе трав каких собрать?

Эмань счастливо улыбнулась, но не из-за предложения. Тихомира была как Софи: такая же искренняя в своём стремлении осчастливить хоть немного малознакомого человека. Только, в отличие от неё, без ощущаемого подвоха. Может, это второй шанс наконец найти настоящего друга?

Эй, а Хамуцо?

Шансов не было, мы слишком разные.

А представь, если она по тебе скучает где-то в далёком краю…

Ей лучше перестать. Она бы презирала меня за мои слабости.

Вот так и жила Эмань в Приречном краю: тренировалась с другими учениками и самостоятельно, сжимала в руках скальпель, уворачивалась от шуток Пенга и Дона и дружила с Тихомирой: странной, никем не понимаемой, чертящей руны, делающей кукол из травы и напевающей себе под нос странные песни. Особых успехов в обучении у неё не было, одна едва могла отдать немного своей ци цветку, и поэтому рядом с ней Эмань приятно было осознавать собственные достижения. Но с этой славянкой можно было и просто разговаривать, без подкупов и лицемерия.

В деревне, где Тихомиру поселила Аллату, взявшая на себя полную ответственность за всё текущее и будущее, девушка из Лукоморья была ткачихой, и её станок вечерами при свече мирно и методично скрипел, выдавая полотно.

— А деревенские с тобой как?

— Не особо, — ответила Тихомира. — Зовут бледной лупоглазкой. Но кстати они говорили при мне о тебе. Говорили, что теперь и в Эрлитоу небезопасно, раз там нападают на людей.

Эмань сжала кулаки.

— А разве мы не для того, чтобы защищать?

Тихомира положила руки на колени.

— Кто может защитить, тот может и напасть. Ши-цза тоже здесь не очень любят, особенно когда к ним забирают. Заклинатели в воины не идут.

Тайванька фыркнула, параллельно разглядывая вышитый рушник на стене.

— Это такая мощная сила, а её используют, чтобы растить рис!

— Мощная и опасная… — голос Тихомиры прозвучал глухо.

— Да всё опасно. Но и мы не трусы. Иначе только лечь и помереть. Однако мы тут даосизм изучаем, а там говорят, что надо жить вечно, а для этого найти гармонию. Вот для гармонии надо бы ликвидировать негармоничные элементы…

* * *

Девятиголовая змея?! Да, точно, там огромная змея с девятью человеческими головами!

Хамуцо рванула обратно почти сразу и быстро, из-за чего не разобрала дороги и врезалась в кого-то на полном ходу.

Перед её взором открылось… чёрное звёздное небо. Невероятно: облака тут не вечность висят. Какая красота… или эти звёзды вылетели из её глаз? Ох, опять голова болит от удара…

— Кто здесь? — спросил тот, кого Хамуцо сбила. Но девушка сразу узнала этот голос, хотя он явно посвежел и стал глубже, сильнее.

— Бирюза! Это ты, я так… о-о-ой!

Хамуцо опять направила взор в небо, потому что Бирюза был человеком, но при этом человеком без одежды. Хамуцо не успела толком ничего рассмотреть, но тут ей слова про мужественность, женственность и две грани единого неожиданно вспомнились. Впрочем, и помимо этого на теле было много того, на что, по мнению Хамуцо, очень непристойно было смотреть посторонним людям, если они не связаны с медициной и экспертизой, да и то надо спросить согласие. И в то же время ей казалось, что после всего случившегося она-то как раз и может на это смотреть.

— Нихао, Хамуцо! Что-то случилось?

— Э-э-э, ничего особенного… — Красная как помидор Хамуцо встала, стараясь не поворачиваться в сторону старого друга. — Ты просто немного не в той форме, в какой разговаривают друзья.

— Ты про отсутствие моего ханьфу? — Бирюза, очевидно, опять улыбался. — Мне дали новое, сейчас я тебе его покажу. Ночью просто здесь мало кто ходит, вот я и храню его для особенных встреч.

Бирюза босиком прошагал мимо неё к большому камню, вытащил из под него мешок, достал оттуда нижнюю рубаху и белое ханьфу, после чего натянул их. "И как ему не холодно?" — думала всё это время девушка, ещё не смотря на него, хотя ей — и это было ужасно! — очень хотелось.

Наконец слепец позвал её. Хамуцо развернулась и от удивления даже потеряла дар речи: мало того, что отдохнувший от мрака города на горном воздухе и восстановивившийся после всех передряг Бирюза выглядел буквально сияющим, особенно в новеньком ханьфу, так ещё и его чёрные немытые волосы оказались цвета синей пыли с переходом в лазурный. Такими же их увидела Эмань, когда отмыла вырванную прядь