И «пристрелочные» — бьющие в те же самые места, что и основные события, но в гораздо меньшем масштабе.

— Ясно, — кивнул я. — Как нас будут добивать — вы уже поняли?

Лёша и Серёжа переглянулись.

— Это, конечно, только гипотеза, — сказал Зимин.

— На основании того, что мы выяснили, изучая эту технологию, — добавил Гуменюк.

— В общем, начнётся с крупного внешнеполитического события. Я бы поставил на Балканы. Очень уж много связано с тем регионом: история Первой Мировой, православие…

— Там вроде и без того полный кошмар… — я пожал плечами. — Вы про Боснию? Она как-то должна на нас повлиять?

— Этого мало, — ответил Серёжа. — Будет что-то ещё. Скорее всего, в остатках Югославии. Я почитал кое-что — вроде бы в автономном крае Косово напряжённо. Там в основном албанское население и, насколько я понял, ситуацию плавно подводят к стадии взрыва.

— Скорее всего, сербов будут выставлять агрессорами. Отморозками. Как нас с чеченской темой — только ещё хуже. Скорее всего, обвинят в геноциде и этнических чистках после чего…

Он запнулся.

— Что? — нетерпеливо спросил я.

Лёша посмотрел на Серёжу.

— У китайцев есть такой чэнюй: «Убить курицу на глазах у обезьяны». Ты не слышал? — спросил он меня.

— Слышал, — кивнул я.

— Вот. Югославия станет той самой курицей. Которую будут убивать на глазах у нас. А если мы все правильно поняли — у нас это будет освещаться, будто это что-то правильное и хорошее. По крайней мере, частью СМИ.

Серёжа замолчал, потом посмотрел в окно. Я же старался унять колотящееся сердце. Мне хотелось крепко обнять и расцеловать ребят, хоть я и понимал, что такой жест будет совершенно не уместным.

— Слушай, а ты правда проведёшь нас на концерт? — вдруг спросил Лёша.

— Да, сказал же. В вип-ложу, — ответил я.

— Здорово… говорят, это будет зрелище столетия…

— Вы помните, да? Что ваша задача не получать удовольствие — а думать. Над символикой и значением.

— Да понятное дело, — кивнул Лёша. — Само собой… вообще, на такую музыку в позднем СССР было много чего завязано.

— И что же? — спросил я.

— Мечта о космосе, главным образом, — ответил он. — Один из последних стержней, на котором общество держалось. Нью-эйдж во внутренней повестке.

— Вот оно как…

— Ну да.

— Слушайте, насчёт этих точек бифуркации, — сказал я.

— О, да ты в теме! — улыбнулся Лёша. — Именно так они и называются.

— Где будет второй удар? Как считаете?

Ребята снова переглянулись.

— Вот тут сложнее… — вздохнул Лёша. — Скорее всего, это опять будет что-то техногенное. Не теракт — теракты, наоборот, сейчас будут работать против потенциальных разрушителей. Там видно врага, а, значит, с ним можно бороться. А вот техногенные аварии воспринимаются коллективным бессознательным как рок, судьба, с которой невозможно бороться. Так подавляется инициатива, способность к сопротивлению.

Он сделал паузу и снова вздохнул, глядя на город.

— У меня дядя служит на Северном флоте, — продолжил он. — Лично я бы ударил именно туда. Там есть флотилия подводных крейсеров, которые названы в честь городов. Одна из таких лодок — идеальный кандидат…

Он сжал челюсти.

— А я бы снова поставил на АЭС, — вмешался Серёжа. — Может, под Питером. Очень символично, и огромное влияние на Европу.

— Это внутренний удар, — возразил Лёша. — Вторичные последствия не так важны.

— Ты говоришь так, потому что тебе хочется, чтобы флот хоть на что-то влиял, Лёх… — ответил Серёжа. — Я понимаю тебя. Но у тебя взгляд искажается, из-за дядьки.

— А если я прав, и «Комсомолец» был добивающим ударом? — спросил Лёша, упрямо выпятив нижнюю челюсть?

— Излишним. Ты ведь сам говорил — последствий Чернобыля вполне хватало, — Серёжа пожал плечами.

— Да, но Берлин задерживался! И там могло всё сорваться в последний момент, если бы вдруг нашёлся кто-то, способный принять жёсткое решение…

— Возможно, — Серёжа пожал плечами, но тут же добавил: — Хоть и отдаёт манией. Не обижайся.

— Ладно, ребят, — вмешался я. — Вы молодцы. Реально молодцы. Просто очень круто. Получается, дальнейшую работу будем строить на двух направлениях: во-первых, нужно понимать, как сделать так, чтобы удары против нас сорвались. И во-вторых… — я выдержал паузу. — Нужно понять, куда бить самим?

Лёша почесал нос, после чего сказал:

— С первым-то понятно: нужно не допустить, чтобы убили курицу. Любым доступным способом. Такой удар очень долго готовится. Думаю, начали это делать ещё до того, как СССР окончательно пал. Так что срыв планов даст нам огромную фору.

— Со вторым сложнее, — добавил Серёжа. — Для начала надо понять, против кого мы выступаем.

— Штаты? — спросил я.

— Тут всё сложнее, — ответил Лёша. — То, что работало против нас, скорее всего, имеет надгосударственную природу.

— Мировое правительство? — улыбнулся я.

Лёша посмотрел мне в глаза, очень серьёзно.

Глава 12

Говорят, на том концерте было три с половиной миллиона человек. Могло быть ещё больше — если бы милиция не отсекла поток прибывающих с ближайших станций метро, перекрыв улицы.

Я был здесь раньше, в прошлом. Когда мне на самом деле было восемнадцать.

Мне пришлось лезть через забор в Лужниках, пробираться на метромост, идти по узкому решётчатому настилу над тёмной водой, чтобы обойти милицейские кордоны. Станция «Ленинские горы» не работала, а пути метро были закрыты снаружи гофрированными металлическими листами. Смотрелось это дело, прямо скажем, так себе…

Начало концерта я тогда, конечно, пропустил. Но, постепенно, пробравшись через толпу до того места, откуда было видно сцену, считал себя победителем.

В казарму я вернулся глубокой ночью, грязный, исцарапанный, но довольный.

Концерт мне понравился. Музыка Жара настраивала на возвышенные мысли. Верилось в хорошее будущее, которое обязательно наступит. Я очень хорошо помнил те ощущения и эмоции. Уверен, что многие посетители концерта испытывали то же самое.

Эти воспоминания меня интриговали: зачем нужно было создавать такой настрой среди множества москвичей, когда выборы уже прошли, и результатам залоговых аукционов ничего не угрожало? Тем более, что сейчас я знал, кто именно организовал это шоу на день города.

Господин Боровик. Один из ведущих журналистов. Из высшей элиты советского общества. Значительную часть детства провёл в Нью-Йорке, где