к профессору. Странно вышло, что все инстинктивно оделись в черные костюмы. В половине второго мы были уже на кладбище и бродили там, наблюдая; когда же могильщики закончили работу, и сторож, убежденный, что все ушли, закрыл ворота, каждый из нас занял свое место. На этот раз у Ван Хельсинга вместо маленькой сумки был с собою какой-то длинный кожаный ящик, должно быть, порядочного веса.

Когда на дороге смолкли шаги посетителей, мы тихо последовали за профессором к склепу. Профессор вынул из сумки фонарь, две восковые свечи и осветил склеп. Когда мы снова подняли крышку гроба, то увидели тело Люси во всей красе. Но у меня исчезла вся любовь, осталось лишь чувство отвращения к тому, что приняло образ Люси, не взяв ее души. Даже лицо Артура стало каким-то жестоким, когда он на нее взглянул. Он обратился к Ван Хельсингу:

– Это тело Люси, или же просто демон в ее оболочке?

– Это ее тело, и в то же время не ее. Но погоди немного, и ты увидишь ее такою, какой она была.

Там лежала не Люси, а кошмар: острые зубы, окровавленные, сладострастные губы, на которые страшно было глядеть – это плотское бездушное существо казалось дьявольской насмешкой над непорочностью Люси. Ван Хельсинг со своей обычной последовательностью начал вынимать из ящика различные вещи и раскладывать их в известном порядке. Сначала он вынул паяльник, затем маленькую лампочку, выделявшую какой-то газ, ярко горевший слабым синим пламенем, и наконец круглый деревянный кол, толщиной в два с половиной или три дюйма и около трех футов длиной. С одного конца он был обожжен и заострен. Потом профессор вынул тяжелый молот. На меня всякие врачебные приготовления действуют возбуждающе и ободряюще, но Артура и Квинси они привели в смущение. Но все-таки они крепились и терпеливо ждали.

Когда все было приготовлено, Ван Хельсинг сказал:

– Раньше, чем приняться за дело, объясню вам, кое-что. Все это относится к области знаний и опыта древних народов и всех тех, кто изучал власть «Не-мертвого». Становясь таковыми, они превращаются в бессмертных; они не могут умереть, им приходится продолжать жить год за годом, увеличивая количество жертв и размножая зло мирское: ибо все, умирающие от укуса «Не-мертвого», сами становятся «Не-мертвыми» и губят в свою очередь других. Таким образом, круг их все расширяется так же, как и круги на воде от брошенного камня. Друг Артур, если бы Люси тебя поцеловала тогда, перед смертью, или вчера ночью, когда ты раскрыл ей свои объятия, то и ты со временем, после смерти, стал бы «nosferatu», как это называют в восточной Европе, и увеличил бы количество «Не-мертвых».

Карьера этой несчастной лишь началась. Те дети, кровь которых она высасывала, еще не находятся в опасности, но если она будет продолжать жить «Не-мертвою», то они все в большем количестве станут терять кровь; ее власть заставит их приходить к ней, и она высосет у них всю кровь своим отвратительным ртом. Но если она действительно умрет, то все прекратится. Крошечные ранки на шейках исчезнут, и они вернутся к своим игрушкам, даже не зная, что с ними было. Самое главное здесь то, что если вернуть «Не-мертвое» к настоящей смерти, то душа бедной Люси станет свободной. Вместо того, чтобы по ночам творить зло и с каждым днем все больше уподобляться дьяволу, она сможет спокойно занять свое место среди ангелов. Так что, друг мой, та рука, что нанесет ей удар освобождения, будет для нее благословенной. Я сам готов это сделать, но, может быть, среди нас найдется кто-нибудь, у которого на то больше прав.

Мы все посмотрели на Артура. Он понял также, как и мы все, что бесконечная любовь призывала его исполнить этот долг, чтобы память Люси осталась для нас священной, а не нечестивой; он выступил вперед и смело сказал, хотя руки его дрожали, а лицо было бледно, как снег:

– Верные друзья мои, благодарю вас из глубины своей разбитой души! Скажите, что нужно сделать, и я не дрогну.

Иллюстрации для подарочного издания 1916 года.

Художник – Эдгар Альфред Холлоуэй.

«…Карьера этой несчастной лишь началась. Те дети, кровь которых она высасывала, еще не находятся в опасности, но если она будет продолжать жить «Не-мертвою», то они все в большем количестве станут терять кровь; ее власть заставит их приходить к ней, и она высосет у них всю кровь своим отвратительным ртом…»

Ван Хельсинг положил ему руку на плечо и сказал:

– Молодец! Немного храбрости, и все будет кончено. Этот кол надо вбить ей в сердце. Это будет ужасное испытание, я уверен, но это ненадолго, и потом ты будешь радоваться больше, чем теперь горюешь, и выйдешь отсюда с облегченной душой. Но не следует колебаться, раз уж ты решился. Думай лишь о том, что мы, твои верные друзья, здесь, с тобою, и все время молимся за тебя.

Артур взял кол и молот. А раз он на что-нибудь решился, то рука его никогда не дрогнет.

Ван Хельсинг открыл свой молитвенник и начал читать молитву, а Квинси и я повторяли за ним слова, как могли. Артур приставил кол заостренным концом к ее сердцу, и я видел, как острие впилось в тело. Затем он ударил изо всей силы.

Люси стала корчиться в гробу, и какой-то гнусный, леденящий кровь крик сорвался с ее красных губ. Тело вздрагивало, корчилось и извивалось; белые острые зубы стучали и кусали губы, а изо рта била пена. Но Артур ни разу не дрогнул.

Затем вздрагивание и судороги тела стали тише, зубы перестали стучать, лицо успокоилось. Ужасная работа была кончена.

Молот выпал из рук Артура. Он зашатался и упал бы, если бы мы его не поддержали. Пот градом катился у него со лба, и он задыхался.

Нечеловеческая сила воли и желание спасти ее душу помогли ему исполнить эту работу, на которую иначе у него не хватило бы сил. В течение нескольких минут мы так были поглощены заботами о нем, что и не посмотрели на гроб. Когда же мы туда взглянули, шепот удивления и испуга раздался среди нас. Мы смотрели так внимательно, что даже Артур поднялся с земли, на которую он опустился в изнеможении, и подошел посмотреть. Лицо его изменилось, мрачное выражение исчезло и засветилось радостью.

В гробу больше не было того ужасного существа, которого мы так боялись и которое так презирали, что убить его было привилегией. Там лежала