– Слушайте, – воскликнула жена, – я так не играю! Мы говорили о любви, а не о попкорне.

– Да, – сразу ответил Миронов. – Извини, Ирма. Я люблю брюзжать.

– Вот и не брюзжи, – приказала жена. – Мне и без тебя хватает брюзжания. Рубанов каждый день брюзжит. Ноет. Жалуется, что ему надоела работа. Грозит уйти из бизнеса.

– Да? – удивился Миронов, очень натурально. – И что ты ему отвечаешь?

– Я отвечаю: либо уходи, либо продолжай – только молча. Без нытья. Вон Саша, сидит сейчас и молчит. Не жалуется, что родился в плохие времена.

– Могу пожаловаться, – ответил Моряк. – Если надо.

– Не надо, – попросила жена. – Вы, наверное, с утра соберетесь в офисе – и давай друг другу жаловаться.

– Зря ты так о нас, – серьезно ответил Миронов. – Я, бывает, жалуюсь. Саша иногда жалуется. Но Андрей ни разу не жаловался. И ни разу не сказал, что собирается уходить из бизнеса. Так что для нас это сюрприз. Скажи, Саша?

– Еще какой, – подтвердил Моряк, глядя в чашку с кофе. – Я реально изумлен.

– Правда, – продолжил Миронов, – недавно был разговор насчет конюшни в Ивановской области. Андрей решил делать поместье. Коневодческую ферму.

– Конюшню? – воскликнула изумленная супруга. – Пусть сначала лампочку в коридоре вкрутит!

– Вкручу, – пробормотал я. – Не волнуйся.

– Но уйти он не уйдет, – продолжал Миронов. – От нас так просто не уйдешь. Кстати, куда он собирается 5 уйти?

Жена усмехнулась.

– Он не знает. Он говорит, что ему скучно. Он говорит, что видел все на свете и бизнес ему надоел...

– А что, не так? – спросил я. – Да, мне скучно. Да, я видел все на свете. После тюрьмы и войны мне грустно нажимать кнопки калькулятора.

Ирма презрительно вздохнула.

– «Тюрьма», «война», «все на свете». Объясните хоть вы ему, что он ничего не видел.

– Ну, кое-что видел, – примирительно заметил Миронов. – Но не все, конечно.

Жена повертела в пальцах очередную конфету, но фантика не развернула.

– А я видела, как мой папа бил мою маму. Почти каждый день. Два года подряд. Потом мама развелась с папой. Лучше пять раз посидеть в тюрьме и побывать на пяти войнах, чем видеть, как родной отец бьет родную мать. Так что не надо мне этого... «тюрьма», «война»...

И она оттопырила мизинцы и указательные.

– Понял, – тихо произнес я. – Пойдемте в коридор, покурим.

– Конечно, – кивнул Миронов. – Но вообще, Андрей, мы с Сашей расстроены. Мы, можно сказать, в шоке. Оказывается, ты решил уйти, а мы, твои партнеры, узнаем об этом случайно, последними. Это некрасиво. Скажи, Саша?

– Это очень некрасиво, – сказал Саша. – За такое бьют. Ногами.

– А я не люблю красивое.

– Нельзя не любить красивое, – заметила жена.

– Можно, – сказал я и повторил: – Пошли, покурим. Заодно побьете меня ногами.

– Курите здесь, – величественно разрешила Ирма, вставая. – И еще одно. Последнее. Не надо ломать передо мной комедию. Я живу с ним, – супруга небрежно указала на меня, – восемнадцать лет. И давно привыкла, что новости доходят до меня в последнюю очередь. Он уже год говорит мне, что хочет уйти, и я не поверю, что вы об этом не знаете. Если ты, Миронов, будешь держать меня за дуру, я обижусь. Но конфеты ты принес замечательные.

– Целый час выбирал, – скромно ответил Миронов.

– Полтора часа, – добавил Моряк.

После ухода Ирмы мы некоторое время слушали уличный шум – регулярно повторяющиеся автомобильные сигналы и визг резины. Возле моего дома сложный и глупый перекресток, здесь бывает минимум две одинаковые аварии в день. Наконец я сказал:

– Ладно. Говорите, зачем пришли.

– Так, – ответил Миронов.

– Проведать, – добавил Моряк.

– Проведали?

Миронов кивнул.

– Да. Почему бы не проведать друга и его семью?

– Вы ничего не добьетесь. Я устал, я хочу все поменять.

Моряк иронически покачал головой.

– Построить конюшню?

– Хотя бы.

– Ты уже строил гараж. Твоя жена знает, сколько ты на этом потерял?

– Нет. Я сам точно не знаю. Но продавать автоэмали больше не хочу...

– Это мы поняли, – спокойно сказал Миронов. – Зря ты думаешь, что мы будем тебя уговаривать. Мы просто зашли в гости.

Докурить мы не успели. Вбежала жена, протянула мне 5 телефон.

– Плохие новости, – тихо сказала она. – У тебя дядя умер.

– Слава богу, – ответил я.

Дверной звонок сделали еще в шестидесятые. Возможно, раньше. С тех пор он ни разу не ломался. Черная, на мощном грибовидном основании, круглая клавиша толстой пластмассы, некогда именуемой неприличным термином «эбонит». Радикальная трель зуммера подняла бы и мертвого.

Я долго давил клавишу, периодически прерываясь, пока не услышал шорохи и скрипы. От кровати до двери восемь шагов. Дядька полз минут десять.

– Это я, Андрей. Открывай.

Он достиг двери, но силы путешественника явно истощились. Я услышал, как скребут по дереву, на уровне моих коленей, его ногти.

– Открывай. Я принес пожрать.

Он издал звук. Мычание, стон, рык, сначала тихо, потом громче, еще громче, и снова тихо, горлом, и опять стал скрестись, беспорядочно и слабо ударяя ладонями и локтями по двери и по стенам в попытке встать. Я перехватил пакет с едой. Хлеб, молоко, весомый кусок вареной колбасы и – особый презент – сигареты «Винстон»: пусть человек пофорсит хорошим табаком перед приятелями; у ханыг тоже есть свои понты.

Однако, подумал я сейчас, переминаясь с ноги на ногу, дядька, судя по всему, давно вышел из статуса ханыги. Ханыга пусть и болеет «асфальтовой болезнью» (когда нос и лоб разбиты от частых падений лицом в тротуарную твердь), но все же умеет перемещаться в пространстве. А брат моей матери только ползает и мычит, тоскливо, хрипло, нутром. Выблевывает звуки беды и стыда. Уродливое родное существо. Некогда член сборной завода по футболу, жизнерадостный бас, богатырь каких мало, кровь с молоком, щеки, губы, глаза, шея, улыбка, сорок шестой размер ноги. Бог отмерил ему здоровья на пятерых таких, как я. Но за двадцать лет ценой непрерывных, упорных, все возрастающих усилий он смог-таки пропить все, что было отмерено, и еще прихватил от матери и сестры. Мать померла, теперь уже и сестра махнула рукой, посылала сына с хлебом. Меня то есть.

Ключа не было. Уезжая в отпуск, мать забыла отдать мне ключ. Ломать дверь я не стал. Повесить мешок с харчами на дверную ручку – сразу сопрут; лучше зайти завтра. Или послезавтра. Или через полгода.