в парке полтора часа назад. Света не знает, кого и почему, а я знаю. Какой-то мужик пытался ее пристрелить и поплатился за это.

– Тварь опять ее прикрыла?

– Выходит так. Не хочу оставлять ее одну, они могут попытаться снова, а мне нужно быть на месте убийства. Ты побудешь с ней?

– Разумеется. – Славка набирал код на двери. – А кто они?

– Не знаю, черт! Не знаю! – отчаяние выплеснулось из Дежина черной волной.

– Ша, Макс, держи себя в руках. Истина где-то рядом, – мягко сказал Вощин и втолкнул друга в прохладу парадной.

Это была старая шутка, еще времен их молодости и сериала «Секретные материалы».

Мама засуетилась у дверей, громче, чем нужно зазывая меня в прихожую. Вздохнув – я все-таки не глухая, а просто незрячая, – я вышла. Так и есть, Максим приехал не один, а с Вячеславом. С одной стороны, приход Вощина меня обрадовал – мы давно не виделись, с другой – немного расстроил. На людях Максим держал такую дистанцию, которая делала невозможным возникшую между нами близость. В такие моменты я пугалась, начинало казаться, что я вообразила себе бог знает что и никакой такой близости вовсе не существует. Пока мы обменивались вежливыми приветствиями в присутствии обрадованной мамы, я успела передумать. Хорошо, что Вячеслав тоже здесь. Они оба должны узнать о Твари то, что теперь знаю я.

– Тамара Георгиевна, миленькая, полцарства за чашку кофе! – сипло и совершенно непритворно взмолился капитан.

Мама мгновенно исчезла на кухне, а я потащила гостей к себе в комнату.

– Свет, подожди! Я очень ненадолго…

Максим коснулся моего локтя, потом рука соскользнула мне на талию, а вторая легла с другого бока.

Я вздрогнула. Где-то позади, на пару шагов отставая от Максима, топал Вячеслав и, разумеется, не мог этого не видеть. Мне-то было наплевать, наоборот, я бы закуталась в его объятия, как в свой любимый плед, и, уж точно, чувствовала бы себя там абсолютно счастливой и в большей безопасности, но капитан… Похоже, Вощин не входил в круг посторонних.

– В парк поедешь? – не поворачиваясь и не преставая идти, утягивая за собой Максима, как в детской игре в паровозик, спросила я.

– Ага, – дохнул он в мою макушку. – Надо.

– Тогда я быстренько. Садитесь, куда понравится.

Садиться в моей комнате было особенно не на что – кровать или кресло. Вячеслав выбрал кресло, Максим приземлился на кровать, я села рядом.

– Я уже несколько раз пытала Тварь насчет того, кто она такая, но безуспешно. А сегодня она вдруг показала мне нечто странное…

– До или после происшествия в парке? – спросил Максим.

– После. Я была очень расстроена и зла, прижала ее здорово.

Внятно произнеся в свой телефон «мурмурация скворцов, найти», я протянула его Максиму. Вячеслав подвинул кресло к нам поближе. Из аппарата донесся комментарий снимавшего, на английском.

– Примерно это она мне сначала и показала, – сообщила я и постучала пальцем по голове, – прямо сюда. И термитов еще. Что к чему, я не сразу сообразила, но главное не в этом. Наша Тварь – что-то вроде части стаи, если не части тела одного существа. Оно разделяется, когда ест, чтобы ухватить побольше. Когда оно целое, то вполне разумное, по-своему, конечно. Такой вот разум улья или нечто похожее, а отдельные части почти беспомощны. Когда я буквально сцепилась с ней в хосписе, остальные ушли за тем, за кем пришли, а моя осталась и прицепилась ко мне. Вот почему она сначала казалась мне глупой, а потом я решила, что Тварь притворяется. Она не притворялась, она училась быть как я.

– Погоди-ка, теперь Тварь считает тебя своей стаей? – возмущенно завертел головой Максим, словно мог обнаружить ее над нашими головами, и сгреб мои плечи под защиту своей руки, не обращая внимания на появившуюся в дверях маму.

Ее удовольствие я почувствовала и без слов, но мама захлопотала возле маленького столика с чашками и тарелками, радостно щебеча. Мы дружно молчали, если не считать вежливых «угу» и «ага» Вячеслава.

Едва мама вышла из комнаты, Максим спросил:

– За кем пришла Тварь в хоспис?

– За тем убийцей из кафе. За Ломакиным. Я тоже не сразу сообразила, но она настаивает. Раз десять мне удушение припомнила, и сразу – хоспис, пока до меня дошло.

– Ломакин был в ту ночь в хосписе? – изумленно воскликнул капитан. – Ладно, это проверить не сложно. Значит, Тварь знает, где остальные?

– Она не хочет или не может этого показать. Помнишь, она же оперирует только тем, что когда-то видела или пережила я сама…

Максим вручил мне чашку и потянулся за своей. Вздохнул так, что у меня сердце оборвалось. Я чувствовала, что он устал, напряжен, но этот вздох показал насколько. Я встала, разогрела ладони и велела ему повернуться ко мне спиной. Понятия не имею, почему мне раньше это в голову не приходило, ведь усталым я видела его не впервые. Под влажной от пота футболкой каменели скрученными узлами мускулы. Шея и вовсе застыла в мышечном зажиме. Как он держался, ума не приложу.

– Может, не надо? – с сомнением в голосе спросил Максим, но я уже положила руки ему на плечи.

– Ох! – выдохнул капитан и замолчал.

В кресле хмыкнул Вячеслав, до сих пор не задавший ни одного вопроса, хотя я чувствовала, как его распирает. Ну и правильно. Максим сказал, что оставит его со мной, пока не освободится, вот и поговорим. Мнение Вощина было мне действительно важно, он умел слушать и, что самое главное, слышать.

Коротенький сеанс прервал телефон Максима. Спина под моими руками было напряглась, но тут же расслабилась снова.

«Вот так-то лучше!» – довольно подумала я и отошла в сторону.

– Да, хорошо. Да, еду.

Даже голос перестал сипеть!

Максим ухватил меня за руку.

– Свет, спасибо! Это просто чудо какое-то. Начинаю понимать Фраймана… Постой-ка!

Он вскочил, сделал два шага к дверям, вернулся.

– Как звали его гостя, который тебе не понравился еще, помнишь?

– Олег, кажется. Да, Олег.

– Высокий, худой, жилистый? Спина больная?

– Ну да. Я же ему массаж делала, Михаил Яковлевич попросил…

Максим выругался. Не просто чертыхнулся или отпустил крепкое словцо, а так откровенно и смачно выругался, что я приоткрыла рот, а Вячеслав приподнялся из кресла с невольным «что?».

– Ничего! Я – кретин. Тут такая связь, а мы мимо ходим… Все, убегаю!

Но не ушел. Взял меня за руку, крепко так, как будто я вырваться могла, и тихо попросил:

– Если Михаил Яковлевич позвонит, включи запись разговора, ладно?

– Хорошо, – пролепетала я, ничего не понимая.