Генрих и Анна вместе отпраздновали Пасху в Хэмптон-Корте, и супружеские визиты возобновились. Но ничего не изменилось. Генрих не совершал попыток прикоснуться к ней и выглядел озабоченным. Иногда, лежа рядом с ним, Анна слышала, как король вздыхает и стонет во сне. Хорошо бы он облегчил свою душу и открылся ей. Может быть, она способна помочь ему. Но приходилось ограничиваться попытками ублажить его, не вызвав неудовольствия.

Весна была в разгаре, и Анна любовалась красотой просыпающихся садов Хэмптон-Корта. Больше всего она любила сидеть в маленьком банкетном домике рядом с рыбными прудами. На дворцовой территории было несколько таких садовых построек, и однажды вечером, прогуливаясь и наслаждаясь закатом, Анна услышала музыку и голоса, доносившиеся из одной, расположенной на возвышении в Горном саду. Должно быть, там развлекался Генрих. Чувствуя себя брошенной, Анна смотрела на озаренные свечами окна и слушала, как играют музыканты и смеются мужчины.

— Это место только для джентльменов, мадам, — сказала ей леди Саффолк, делая многозначительное лицо.

Немного приободрившись, Анна вошла в розарий; тут росли сотни кустов, которые велел посадить Генрих. Это было восхитительно! Потом побрела назад через сад душистых трав, вдыхая головокружительный аромат, и застала за работой садовников. Вдруг в порыве чувства она вынула из кармана несколько золотых монет и настояла, чтобы мужчины взяли их.

— Ваши труды доставляют мне такое удовольствие, — сказала Анна, когда они стали, запинаясь, благодарить ее.

Навстречу ей шел доктор Харст.

— Мне сказали, ваша милость в саду, — с поклоном произнес он. — Можем мы поговорить приватно?

— Разумеется. — Анна увела его в свой личный сад.

— Сегодня у меня была аудиенция с королем. Когда он принял меня, я понял: его что-то расстроило. Он не сказал никаких любезностей, но пожаловался на нежелание герцога согласиться на добавление известного пункта в договор. Он распекал меня, мадам! — (Анна легко могла представить это.) — И по-прежнему недоволен тем, что у меня мало нарядов. Сказал, что герцог сослужил вам и мне плохую услугу, не снабдив меня одеждой и свитой, которые соответствовали бы моему положению. Всем своим видом он давал понять, что мое посольство мало значит для него, а это оскорбительно для него самого и для вашей милости.

— О Боже! — Анна покачала головой. — Мне так жаль.

Доктор вздохнул:

— Честно говоря, мадам, я задаюсь вопросом: могу ли быть чем-то полезен герцогу при этом дворе? Я чувствую, что меня здесь презирают или держат за ничтожество. Ни посол императора, ни посол Франции ничуть не считаются с моим присутствием. На самом деле они не соизволили даже познакомиться со мной.

— У посла императора есть на то причины, конечно, — сказала Анна. — Его повелитель становится все более враждебным по отношению к Клеве, и он, вероятно, предполагает, что вы ищете поддержки со стороны короля.

— В настоящее время шансов на это крайне мало, — пробормотал Харст. — Боюсь, я подвожу всех.

— Доктор Харст, — твердо сказала Анна, — мой брат не мог прислать лучшего или более опытного эмиссара. Вы преданы мне и моим родным. Когда вы здесь, я чувствую себя увереннее, так как знаю, что могу рассчитывать на вашу поддержку, если она потребуется.

— Ваша милость, вы очень добры. — Он вздохнул. — Боюсь, у меня нет здесь никакого влияния.

— Мне бы хотелось что-то сделать для вас, но недавно в разговоре с королем я завела речь кое о чем, и его величество предупредил меня, чтобы я не вмешивалась в политику. Я бы попросила о помощи, в которой так нуждается мой брат, но не осмеливаюсь, чтобы вновь не рассердить короля.

Печальные глаза Харста исполнились тревоги.

— Но разрыва не произошло?

— Нет-нет. Я прощена. Его величество добр и вежлив, и прекрасный компаньон. Мы с ним снова друзья.

— Рад слышать это, и герцог тоже обрадуется.

— Наберитесь терпения, — посоветовала Анна. — Король не будет злиться вечно, я это знаю по своему опыту.

Все говорили о грядущей коронации, турнирах и развлечениях, которыми она будет отмечена. Но уже наступил апрель, а окончательной ясности не было, и Анна беспокоилась.

— Никаких приготовлений не делается, — сказала она доктору Харсту, вызвав его в свои личные покои. — До Пятидесятницы осталось всего шесть недель. Подготовка к коронации уже должна была начаться.

— Меня это тоже тревожит, — признался Харст. — Думаю, мне следует известить герцога. Сомневаюсь, что король прислушается к каким-либо жалобам с моей стороны.

— У меня есть идея получше, — заявила Анна. — Скажите лорду Кромвелю и графу Саутгемптону, что вы слышали разговоры о моей коронации, и спросите их, каковы намерения короля.

Харст посмотрел на нее с сомнением:

— Это может быть недальновидно, мадам. Король раздражится, а Клеве сейчас так нужна его дружба. Я только что получил известия от доктора Олислегера. Император потребовал, чтобы герцог Вильгельм уступил ему Гелдерн.

Рука Анны подлетела ко рту.

— Нет! Как он смеет? Это все равно что объявить войну. Я должна молить короля о помощи! — Она встала и уже собралась бежать, но Харст схватил ее за руку.

— Нет, мадам! Ваш брат хочет избежать войны. Между императором и королем Франции существует напряжение, оба делают пробные шаги в поисках дружбы Англии. Из тех сведений, что мне удалось собрать в разговорах с советниками, следует, что король склоняется к императору. Он, вероятно, не захочет провоцировать его, принимая сторону Клеве в этом конфликте.

Анна слушала посла во все возраставшем смятении.

— Значит, этот союз напрасен.

— Вовсе нет, мадам! — Харст говорил решительно. — Король получил жену, которой может гордиться. Он не отказывает Клеве в поддержке. И не ищет дружбы императора. Нам нужно полагаться на верность короля союзу и не сердить его.

«Как в спальне, так и в зале Совета», — подумала Анна. Генрих никогда не заявит прямо о своих намерениях и не откроет своих мыслей.

— Я буду молиться, чтобы дело обернулось в пользу Клеве. По большому счету моя коронация не имеет особого значения.

Анна вошла в свои личные покои и услышала, как ее дамы обсуждают закрытие последних крупных монастырей. Кентербери, Крайстчерч, Уолтем и Рочестер, где она останавливалась: все уступили воле короля и сдались его посланникам.

— Не думала, что доживу до этого дня, — печально проговорила Маргарет Дуглас и сердито воткнула иглу в пяльцы с вышивкой. — Вначале король намеревался закрыть только мелкие обители.

— Вот и хорошо, — вмешалась в разговор леди Саффолк. — Все они рассадники папизма.

Большинство дам согласно кивнули. Маргарет, верная католичка, казалось, хотела возразить, но промолчала. Критика короля приравнивалась к измене, а Маргарет по собственному опыту знала, каково это — быть приговоренной к смерти и томиться в Тауэре.