Она закрыла дверь; труп Ноулза остался в коридорчике. Хейксвилл кивнул:

– Запри.

Кивер остался в люльке, и Хейксвилл жалел об этом: он хотел, чтобы его мать, чей портрет хранился в тулье на донышке, видела, но дела было не поправить. Сержант медленно пошел к Терезе, та отступала к кровати, где лежал штуцер. Хейксвилл ухмыльнулся, дернулся и торжествующе сказал:

– Только ты и я, крошка. Только ты и Обадайя.

Глава двадцать девятая

– Куда?

– Бог его знает! – Шарп лихорадочно высматривал главную улицу. От средней бреши вела путаница проулков. Он выбрал наугад, побежал. – Сюда!

Впереди слышались крики, выстрелы; на мостовой валялись тела. В темноте нельзя было разобрать, кто это – французы или испанцы. Из проулка несло кровью, смертью и выплеснутой с вечера из окон верхнего этажа мочой; Шарп и Харпер то и дело скользили на бегу. Из поперечной улочки шел свет, Шарп инстинктивно свернул туда. Он бежал, держа окровавленный палаш наперевес, словно копье.

Впереди распахнулась дверь, перегородила проулок; солдаты выкатывали из дома бочки, били по ним прикладами; клепки ломались, вино хлестало на мостовую. Солдаты падали, ловили ртом жидкость, лакали ее. Шарп и Харпер раскидали их пинками, выбежали на маленькую площадь. Один дом горел – на его свет они, оказывается, и бежали; пламя озаряло ад, каким его представляли в Средние века. Черти в алых мундирах мучили жителей Бадахоса. Голая женщина в крови и слезах кружила по площади, она уже не чувствовала ни боли, ни стыда, и, когда новые солдаты, только что из бреши, повалили ее на мостовую, она не кричала, только плакала. Кругом творилось то же самое: некоторые женщины сопротивлялись, некоторые уже умерли, другие видели, как умирают их дети, и везде кишели полуголые пьяные победители, озаренные пожаром, обвешанные награбленным добром.

Черти дрались между собой из-за женщин, из-за вина. На глазах у Шарпа двое португальцев закололи штыками британского сержанта, выволокли из-под него женщину и потащили в дом. Позади плелся, заходясь в плаче, ее ребенок, но дверь захлопнулась, ребенок остался на улице. Лицо Харпера исказила ярость. Ирландец пинком распахнул дверь и вбежал в дом. Прогремел выстрел, пуля расщепила оконную раму, потом из дома один за другим вылетели португальцы. Харпер подхватил ребенка, занес в дом и как мог запер дверь. Пожал плечами:

– Все равно другие до нее доберутся.

Куда дальше? Две улицы вели вверх, та, что пошире, – налево, и Шарп побежал по ней, сквозь ад, расталкивая беснующуюся солдатню. В одном месте улица была засыпана серебряными монетами, никто их не подбирал. Весь город был отдан на милость победителей, те вышибали двери, и милости ждать не приходилось. Очень немногие вели себя благородно, вступались за женщину или за семью, но благородных убивали. Убивали и офицеров, пытавшихся остановить разбой; от дисциплины не осталось и следа, Бадахосом правила толпа.

Харпера и Шарпа оглушили крики, толпа голых, вопящих, брызжущих слюной женщин притиснула их к стене. Женщины выбегали из распахнутых дверей, монахиня что-то кричала им вслед, но все новые женщины выскакивали на улицу, и Шарп понял, что открылись запоры сумасшедшего дома. Солдаты с гиканьем бежали к помешанным. Один тянул к себе монахиню, другой вскочил на спину голой бабище, ухватился за ее спутанные волосы, как за поводья; товарищи оттаскивали его, всем хотелось покататься на безумной.

– Сюда, сэр! – указал Харпер.

Впереди высилась громада собора, в ночном небе четко вырисовывалась зубчатая колокольня, колокола вызванивали немыслимую какофонию – это пьяные солдаты дергали веревки, возвещая победу.

Харпер и Шарп остановились в конце улицы перед собором. Налево открывалась большая площадь – пламя пожара освещало творящийся на ней разгул, налево уходила темная аллея. Шарп побежал туда, но его схватили за руку. Он обернулся и увидел девушку, которая со слезами дергала его за рукав. За ней гнались, и преследователи уже настигали, когда она вцепилась в высокого человека, которого, казалось, не затронуло общее безумие.

– Сеньор! Сеньор!

Мучители в мундирах 43-го полка бежали к девушке. Шарп размахнулся палашом, отсек одному руку; остальные навели штыки; девушка держала мертвой хваткой. Шарп снова размахнулся, но штыки вынуждали пятиться, и тут между ним и нападающими возник Харпер. Он размахивал семистволкой, как дубиной, и преследователи отступили.

– Сюда!

Шарп побежал в аллею; девушка цеплялась за него; позади Харпер угрожал солдатам огромным ружьем. Наконец те отстали и пошли искать добычу полегче. Харпер побежал вслед за Шарпом, и тут оба увидели, что улица кончается тупиком. Шарп чертыхнулся.

Харпер схватил девушку; та отпрянула, однако сержант держал ее мягко и с жаром спрашивал:

– Donde esta la Casa Moreno?[10] – На большее его испанского не хватило.

Девушка покачала головой. Ирландец спросил снова, тише, чтобы она успокоилась:

– Послушайте, мисс. Casa Moreno. Comprendo? Donde esta la Casa Moreno?[11]

Она быстро, возбужденно заговорила по-испански и указала на собор. Шарп снова чертыхнулся.

– Она не знает, надо возвращаться. – Он повернулся, но Харпер опустил руку ему на плечо.

– Нет, смотрите! – К боковой двери собора вели ступеньки, и Харпер подталкивал Шарпа к ним. – Она хочет сказать: через собор, так ближе!

Девушка запуталась в юбках, но Харпер подхватил ее, а она вцепилась в его локоть. Ирландец отворил тяжелую, окованную железом дверь. И задохнулся.

Собор перестал быть убежищем. Туда ворвались преследующие женщин солдаты, и теперь, в свете тысяч дрожащих свечей, творилось насилие. Здоровенный ирландец из 88-го повалил монахиню на алтарь, но спьяну никак не мог взобраться на нее. Девушка завизжала, но Харпер держал ее крепко.

– Casa Moreno? Si?[12]

Она кивнула, не в силах говорить от ужаса, и повела их через неф, мимо алтаря, мимо огромного паникадила, которое сбросили на пол, на капрала из 7-го полка, – тот еще дергался, придавленный бронзовой махиной. Мертвые лежали на полу, раненые, плача, пытались отползти в тень. Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей.

Священник, который пытался остановить солдат, лежал в северных дверях. Шарп и Харпер перепрыгнули через труп и вышли на площадь. Девушка указала направо, они побежали. Девушка потянула Харпера в темную улочку, где бесновались солдаты, колотили в запертые двери и стреляли по запертым окнам верхних этажей. Харпер заботливо прижимал испанку к себе, они протискивались сквозь толпу – палаш Шарпа лучше любого пароля расчищал путь.

Девушка крикнула, указала рукой, Шарп увидел темные силуэты деревьев и понял – они у цели.

У ворот кричали солдаты, доски трещали, ломались, и вот уже толпа с