Когда Сара вернулась в барак тем вечером, Сесиль была в бреду от лихорадки, ей казалось, что она снова дома со своей семьей. Она прижималась к Симон.

– Мама! – кричала она. – Я думала, ты оставила меня!

– Ты должна достать их завтра. – Симон посмотрела на Сару поверх головы Сесиль.

Сара кивнула, решив найти выход во что бы то ни стало.

Но пришел следующий день, и он прошел, но комната так и не осталась пустой ни на минуту. Сара не могла достать лекарства. Что ей было делать?

Убитая горем, вечером она вернулась в корпус. Симон увидела ее и протянула к ней руки.

– Слишком поздно, – прошептала она, – ее больше нет.

Смерть Сесиль глубоко потрясла их всех. Они не смогли защитить ребенка. Вина за то, что они пережили ее, съедала их изнутри. Они перестали петь, и вместо того, чтобы рассказывать друг другу истории, как они делали раньше по вечерам, они слонялись около других групп, но всегда оставались в стороне.

Так больше продолжаться не могло. Сара понимала, что они не должны поддаваться апатии, они не могли позволить себе уподобиться мусульманам – этим несчастным существам с пустыми глазами, которые скорее напоминали мертвецов, чем живых людей.

Все это было частью нацистского плана – искоренить в них человечность. Она гадала, было ли им легче от того, что они не воспринимали заключенных как людей. Как еще они могли обращаться с ними так, как обращались? И где был предел? Бить их, пытать их, убивать их. Как это стало возможным? Эти вопросы постоянно вертелись у нее в голове. Никто в нормальном мире не мог бы себе представить, как низко может пасть человек. Она сомневалась, что люди поверят им, если они чудом останутся в живых.

Аушвиц, январь 1945 года

Сара была в Аушвице семь с половиной месяцев. Но за это время постарела, будто на семьдесят лет. Она уже не была прежней. Она ходила, как давняя заключенная, склонив голову и плечи вперед, волоча вес собственного съежившегося тела; ее ноги стали бесформенными и опухшими, губы красными из-за кровоточащих десен. В лагере, конечно, не было зеркал, но она знала, что выглядит именно так, потому что они все выглядели одинаково.

Снег падал не переставая уже несколько недель, может, месяцев. Казалось, он идет уже вечность. Она боялась, что Давид заболеет пневмонией и что его отправят в газовую камеру, но, кажется, у него были хорошие друзья. Муж передавал ей записки каждые несколько недель, и она отвечала ему тем же, когда ей удавалось достать что-нибудь в «Канаде», чтобы заплатить посыльному.

Всю зиму в лагере ходили слухи – союзники уже близко, Красный Крест ведет переговоры об их освобождении, русские скоро будут здесь – но эти слухи так ни к чему и не привели. Но однажды ночью они услышали выстрелы где-то вдалеке. Сара и ее подруги сидели на своих койках, прижавшись друг к другу. Могли ли они позволить себе надеяться?

Они так и не уснули в ту ночь, радость наполняла их изможденные тела.

На следующий день Сара как обычно отправилась в лазарет. Когда она пришла, доктор разговаривал с пациентами.

– Завтра лагерь будет эвакуирован. Больные останутся здесь.

Ее сердце упало. Их отправят куда-то еще до того, как придут освободители. Она видела, как некоторые пациенты пытались вылезти из постели, отчаянно желая, чтобы их не оставляли на растерзание нацистов. Остальные, слишком больные или беспомощные, чтобы беспокоиться об этом, не двигались и не говорили. Сара собрала столько одеял, сколько смогла унести, и побежала обратно в корпус, чтобы предупредить остальных женщин.

– Они расстреляют всех, кто останется здесь.

Мадлен обняла Сару за плечи.

– Они не захотят, чтобы остались свидетели. И куда они нас денут? Ты знаешь?

– Нет, но я принесла одеяла. Нам нужна одежда, или мы умрем от холода. И обувь! Нам нужна обувь!

Надзиратели весь день сжигали документы, а после заставили заключенных убирать корпуса.

– Мы не хотим, чтобы они думали, что вы жили как свиньи! – кричали они.

На следующий день ранним утром, задолго до рассвета, они вывели тысячи заключенных за ворота. Похожие на скелеты, они надевали на себя одежду, укутывались в одеяла, сгибаясь под их весом, как измученные старые ослы. Включили прожекторы. Сотни эсэсовцев и их псов окружили их со всех сторон. Снег так и не переставал идти.

– Schnell! Быстро! Быстро! Разделились на шеренги!

Ворота лагеря открыли.

Корпус за корпусом, они покидали Аушвиц. Группе, в которой была Сара, пришлось пропустить около сорока корпусов, прежде чем они тоже смогли двинуться с места. Она нащупала хлеб у себя в кармане. Нет. Позже, сказала она себе. Он понадобится тебе позже. Она знала, что еды и воды для заключенных не будет. Какая надзирателям разница, если они умрут в сугробах? Им это будет только на руку – не придется убивать их самим.

– Быстрее! Быстрее! Вы, грязные вшивые собаки!

Все заключенные начали бежать. У Сары участился пульс, гоняя по венам кровь, согревая ее, наполняя энергией истощенный организм. Сердце бешено стучало в груди. Она была жива! Они покидали Аушвиц, и она выжила!

Как роботы, люди шли и шли вперед. Они должны были держать темп, иначе их убьют. Во время этого долгого перехода раздалось много выстрелов. Каждого, кто пытался сбежать в лес, тут же убивали, как и тех, кто отставал, или тех, кто падал, хотя обычно их просто забивали в давке. Переставлять ноги, одну ногу за другой – вот и все, что ей надо было делать. Продолжать идти. Но ей так хотелось пить и есть, она так устала. Девушка, стоявшая рядом с ней, зачерпнула пригоршню снега прямо с воротника идущей впереди женщины и отправила его себе рот, не замедляя шага. Сара повторила за ней. Она держала снег во рту, чтобы тот растаял. Она снова потрогала хлеб в кармане, он пригодится ей позже, может даже завтра. Заключенные не знали, сколько еще им предстоит идти без еды.

Все больше и больше людей падали в снег, сдаваясь в руки спасительной смерти. Остальные продолжали идти по ним или в обход них. Выбора не оставалось – это был вопрос выживания. Сара думала, каким человеком она будет, если выживет. «Не думай. Просто продолжай идти, – шептала она в темноте, – Ты должна выжить». Но мысль о смерти захватывала. Больше не существовать. Прекратить быть. Больше никакой боли. Никакого холода. Никакого истощения. Ничего. Сара почти сдалась, но она знала, что где-то идет Давид. Ей мерешился его голос, он говорил с ней: Сара, Сара. Любовь всей моей жизни. Найди меня. Найди меня.

Не задумываясь, она нарушила строй, чтобы побежать вперед. Нужно найти его.

Удар по голове заставил ее пошатнуться. Женщина закрыла глаза и упала в сугроб. Мягкий белый снег был похож на одеяло, готовое укутать ее. Наконец она может поспать. Она зарылась лицом в мягком снегу, зная, что найдет Давида в своих снах.