Однако сейчас Нэнс уловила сомнение. Недоверие.

Я должна вернуть этого ребенка, думала Нэнс. Если Нора получит назад своего Михяла, люди поверят, что слухи о том, что знаюсь я с Ними, — чистая правда. Если подарю ребенка Анье О’Донохью и верну Михяла Келлигера его бабке, люди опять ко мне потянутся.

От мысли о наперстянке Нэнс поежилась. Нора Лихи больше не приходила, и Нэнс подозревала, что подменыш все еще у вдовы в доме. Самой Нэнс наперстянка тоже не помогла, вернуть мать с ее помощью не получилось, как они ни старались. Мэгги велела тогда Нэнс сесть на мать верхом и держать ее руки. Они лили наперстянку матери в глотку, а та фыркала, отплевывалась и ругалась. Кляла их на чем свет стоит. Плевала и харкала в лицо Нэнс этой наперстянкой. Очень непросто было заставить нелюдя проглотить настой. Но когда после долгой борьбы это наконец случилось, произошедшая с матерью перемена тоже радости никому не доставила: мать лежала безучастная, изо рта у нее шла пена, глаза закатывались, по ночам ее рвало. Ну хоть утихомирилась, послушной ее лусмор сделал, тихой. Раньше-то все кричала, царапалась, лицо краской наливалось. А теперь лежала белая как мел, точно кукла восковая.

Отцу такая перемена, как ни мечтал он вернуть жену, совсем не понравилась. Помнится, взял тогда подаренный Мэгги потин и ушел в загул. Несколько дней потом не ночевал дома.

— Папке твоему только время поможет, — сказала Мэгги. — Думаешь, легко это, когда жену твою умыкают, а потом силком возвратить пытаются?

К тому времени Нэнс с трудом припоминала мать, какой та была до встречи с добрыми соседями. Детские годы ее прошли рядом с фэйри в теле матери.

— А если лусмор маму не вернет?

— Есть другие средства.

Нэнс помолчала.

— Мэгги, я все спросить тебя хочу…

— О чем?

— Откуда у тебя отметина на лице? Ты никогда мне не рассказывала.

— Неохота об этом.

— А я слыхала от мужика одного, будто это оттого, что твоя мать о ежевичный куст оцарапалась. Когда носила тебя.

Мэгги лишь закатила глаза и задымила трубкой.

— Ничего подобного!

— У тебя оно с рождения?

Синие кольца дыма и стрекот кузнечиков висели в вечернем воздухе.

— Выкрали меня. Однажды. Было дело. Умыкнули. Как мамку твою. А назад меня вернули раскаленной кочергой.

— Тебя жгли огнем?

— Я была далеко. Огнем меня назад воротили.

— Ты прежде не рассказывала.

— Там, где я была, я и знание получила.

— Мэгги, ты же никогда-никогда… Столько лет жить с нами и ни словом не обмолвиться, что, оказывается, и тебя умыкали!

Тетка пожала плечами и рассеянно пощупала изуродованную щеку.

— А отец знает?

Тетка кивнула.

— Надо и маме так сделать!

Мэгги, затянувшись трубкой, сделала прерывистый выдох:

— Ни за что в жизни!

— Ведь помогло же!

— Нет, Нэнс, огнем мы из нее фэйри гнать не будем.

Опять молчание. В наступившей тишине отчетливо слышался скрип коростеля в лугах.

— Это что, больно?

Ответить Мэгги не успела. Раздался стук в дверь, и лодочники с озера внесли в хижину тело отца. Он утонул, объяснили они. Ушел под воду, и вытащить не успели. Несчастный случай. Страшное горе для семьи. Для Нэнс. Мамка у ней не в себе, каково им с теткой теперь аренду платить? Чтобы ломами не порушили дом, не сорвали солому с крыши? Они, конечно, пособят чем смогут, но у них ведь и свои семьи имеются. Да, вот беда так беда. Помоги вам Боже.

Сидя в своем бохане, Нэнс закрыла глаза, уткнулась лицом в колени. Сколько времени прошло, целая жизнь пролетела, но так и стоит перед глазами склоненная над отцом Мэгги, и слышится их плач, звенит в ушах вопль, подхваченный лежащей в материнской постели фэйри, тенью матери. Так голосили они, три женщины, каждой из которых коснулось неведомое, выли безудержно, взахлеб.

После этого Мэгги уже не отказывала никому из посетителей — не важно, болезнь ли их приводила или желание причинить кому-нибудь зло. Тетка этого не говорила, но Нэнс и так знала: когда обмануть судьбу просили люди угрюмые, озлобленные, Мэгги отсылала ее с каким-нибудь поручением. «Впусти их, — раздавалось из глубины хижины. — Может, я и смогу им чем-нибудь помочь. А ты, кстати, не нарвешь покамест сивца? Он как раз цветет, а мне цветы его нужны!»

Тетка ее наверняка знала, что долго это не продлится. Что зло, будь то хоть порча на чужую картошку, со временем воротится язвой к тому, кто его наслал.

Колдовство — это пламя, что палит лицо тому, кто его раздувает.

Через три месяца Нэнс вернулась к потухшему очагу. Не было ни фэйри в постели, ни Мэгги подле нее. Пустая холодная хижина. Нэнс разожгла очаг и стала ждать их возвращения, в тревоге считая часы.

Лишь заметив исчезновение некоторых вещей — трубки, припасенных трав и мазей, ее потиня, — она поняла, что тетка ушла навсегда. Нэнс опустилась на подстилку из камыша и плакала, пока не уснула.

Вернулась к своим фэйри, решил потом народ. И Мэри Роух с собой забрала. Два сапога пара — обе безумные, отправились к добрым соседям и больше о них ни слуху ни духу. Бедняжка Нэнс, одна осталась, а ведь совсем еще молоденькая. Ни денег у нее, ни родни. По миру пойдет ни с чем, только одна слава, что травница.

Желудок у Нэнс в ту пору усох. Столько лет прошло, и вот теперь это снова ее ждет, если не пойдут к ней люди за лечением, если не прогонит она подменыша. Опять сосущий голод в пустом желудке. Опять придется прятаться в канавах и за деревьями, выжидая, пока выгонят пастись коров и коз. Успокоить скотину и затем полоснуть ножичком ей вену, пустить кровь, прикрыть рану салом и, благословясь, листочками сивца. Подбирать выпавший из кучи торф, подкрадываясь к домам, пока хозяева спят и дым еще не вьется над крышей. А когда заспанные девки выползут доить коров, а мужики отправятся в далекий путь резать торф либо обихаживать свою скотину и делянки, уйти, скрыться в предгорье.

Нэнс не забыла бродяжью жизнь. Как собирать ежевику и фрыхан[22], и овечью шерсть, застрявшую в колючих зарослях дрока, как срезать водяной кресс и мать-и-мачеху, дикий чеснок и вахту. Спать под терновником и глядеть по ночам на бледные его соцветия на темных ветвях, белеющие, точно человеческие лица. Резать папоротник себе на подстилку. И однажды на срезе стебля увидеть знак Иисусова имени.

Мэгги обучила ее, как выжить в несчастье, в скудости. Пред тем как исчезнуть, она рассказала Нэнс, что голод можно утолить, сварив зерно в сцеженной крови. Что молока лучше попросить не у крестьянина, а у его жены.