Несколько более подкованных докторов — кардиологов и терапевтов, которые закончили институты недавно и имели лучшую подготовку по физиологии, биохимии и фармакологии, нередко затевали в коридоре учёные споры о том, что в лекциях многое объяснялось неправильно. У меня не было знаний и мнения, а итальянка Виктория говорила, со своей улыбкой:

— У ваших русских слишком много гонора. И вообще они слишком много говорят.

Мои отношения с ней принимали некоторый игривый характер. Практикуясь в разговорном английском, я часто ел ланч вместе с ней. Она покупала еду в кафетерии напротив, а я угощал её сандвичем своей конструкции и изготовления: несколько слоёв бекона с листьями салата между двумя большими кусками хлеба. Это был самый дешёвый вариант, но ей очень нравилось. Она хвалила мои кулинарные способности, и мы оба часто смеялись. Когда я неправильно повторял за ней английские слова, мы опять смеялись. Я чувствовал себя молодым и смешливым. А смех, говорят, до добра не доводит…

Однажды вечером на Каплане появилась старая знакомая — доктор Тася, «кисанька-лапушка», которая интригами выжила Ирину с работы и заняла её место. Она тоже пришла готовиться к экзамену. Увидев меня, Тася обрадованно подбежала:

— Как хорошо, что вы здесь! Вы сможете помогать мне. Я такая дура, такая дура!..

У меня к ней было неприятное чувство, и я постарался принять нейтрально-прохладное выражение.

Тася стала приходить каждый вечер после работы, обычно усаживалась на скамейке в коридоре, собирала вокруг себя других наших докториц, звала их «кисаньками-лапушками», курила и болтала часами. Ненадолго она уходила заниматься в зал, но скоро возвращалась в коридор и со вздохом заявляла другим:

— Ой, я чувствую, что не сдам, ну точно не сдам!., ничего не знаю, я такая дура!..

Об Ирине она никогда меня не спрашивала, а я тоже не упоминал о Тасе.

Несколько раз мне приходилось видеть её неподалёку от нашего дома вместе с мистером Лупшицем. Они так дружно болтали друг с другом, что нетрудно было догадаться: жулик нашёл жулика. Я здоровался прохладно, а то и заранее переходил на другую сторону улицы. Однажды всё-таки я столкнулся с Лупшицем лицом к лицу у выхода из синагоги:

— Эй, доктор, как поживаете? Что-то я давненько вас не видел.

— Целыми днями сижу и готовлюсь к экзамену на курсах.

— А, это Стэнли Каплана?

— Откуда вы знаете?

— Мне наша общая знакомая говорила, что видит вас там.

— Тася?

— Да, чудесная женщина, очень, очень умная.

И тут же спросил:

— Вы думаете — сдадите экзамен?

— Не уверен. Во всяком случае, не с первого раза.

Я рассказал в нескольких словах мои проблемы. Он, очевидно, мало интересовался вопросами приобретения знаний, поэтом вдруг спросил:

— Послушайте, может, вы всё-таки продадите мне те часы с брильянтами, или что-то ещё, если у вас есть?

— Я же вам говорил — больше ничего нет.

— А, ну-ну… а я бы дал настоящую цену, больше чем тогда.

— Но у меня действительно ничего нет.

— А, ну-ну… послушайте, я хочу вам что-то сказать, — он понизил голос. — Зачем вам вообще сдавать этот экзамен?

— Как — зачем? — чтобы снова работать доктором.

— Но вы сказали, что не уверены, что сдадите.

— С первого раза? — почти уверен, что не сдам.

— Вот видите… Послушайте, а вы действительно хотите его сдать?

— Что за вопрос? Конечно, хочу.

— Я могу так сделать, что вы наверняка сдадите.

Разговор принимал неожиданный оборот. Я даже рассмеялся:

— Вы пойдёте сдавать за меня? Каким образом вы можете сотворить такое?

— Это моё дело. Вы, конечно, сами будете сдавать, и всё будет совсем-совсем официально. Так официально, что ни одна живая душа об этом никогда не узнает. Вы только заплатите десять тысяч долларов, и получите готовую бумагу. Хотите так?

Я опешил. Были разговоры, что в Бруклине шла купля-продажа разных справок об образовании и даже дипломов из России, но я не слышал, чтобы продавался и американский экзамен. А он, оглядываясь, продолжал:

— Послушайте, никакого риска, никто не вовлечён и никто не узнает, никаких настоящих имён, ни-ни, кроме вашего. И вам даже не надо платить все деньги вперёд, можно в два приёма. Я объясню: мы с вами вдвоём идём в банк, и вы кладёте пять тысяч на нейтральное имя. Не на моё, и не на чьё-нибудь, а на нейтральное. Они будут там лежать, и никто о них не будет знать. Когда подойдёт день экзамена, вы его будете сдавать, как все, и делать всё, как полагается. Постарайтесь не делать вид, что вам легко — сдавайте, как все русские. Но результат вас пусть не волнует: вы сдадите во всех случаях, чего бы вы там ни написали. А? — подумаешь, кому это нужно, чего вы там напишите! Я гарантирую. А когда придёт положительный ответ, мы с Вами вдвоём опять пойдём в банк, и даже не вместе. Вы там докладываете ещё пять тысяч на тот же счёт. А я буду стоять в стороне. Я вообще в стороне. То нейтральное лицо снимет деньги со счёта. А вы себе можете поступать на работу. Ну как — нравится?

Меня бросало в жар и в холод при одной мысли, что можно так торговать экзаменом.

Говорил он серьёзно, и я подозревал — кто это «нейтральное лицо». А он продолжал:

— Послушайте, если у вас нет десяти тысяч, то можно сделать по-другому: нейтральное лицо снимает со счёта первые пять, а остальные пять вы выплатите в рассрочку за полгода, когда уже начнёте работать. Можно и так.

Совсем хорошо! — платить дьяволу в рассрочку. Он смотрел на меня снизу вверх, а я думал: что мне сказать этому пожилому человеку? прочитать ему лекцию об обшей морали? о врачебной морали? об уголовной ответственности? о моей собственной морали, наконец? Известно, что все жулики думают о других, что и они жулики тоже. Почему он подходил ко мне с этой меркой? Думал ли он, что раз я попал в тяжёлое положение, то пойду на всё, чтобы из него выбраться? Но что было толку объяснять ему, что, будь у меня хоть миллион, я никогда не пошёл бы на такую дьявольскую сделку с душой. Это то же, что и убийство, только — убийство своей собственной души.

— Извините, у меня нет денег, — я повернулся, чтобы уходить. Он поймал меня за рукав:

— Послушайте, последнее слово, — зашипел мне в ухо, — не надо даже никаких денег. Вы мне покажите, какие у вас есть драгоценности, и мы договоримся. Я вам говорю — это дело верное. Я знаю людей, которые это могут. Подумайте, а?..

Мне чуть ли не жалко его стало — так ему хотелось вырвать из меня хоть что-нибудь.

— У меня нет денег и нет драгоценностей.

Я был настолько в шоке от этой беседы, что решил больше не разговаривать с ним вообще.

Когда я рассказал это Ирине, она злобно ответила: