-----------------

[112] В восемнадцатом веке слово фамилия имело значение «семья».

Глава 19

в которой Елизавета и Мавра спорят, а Прасковья терзается сомнениями

Размолвка была забыта ещё поутру. Елизавета вообще отличалась этим — вспыхивала, точно сухостой от удара молнии, могла накричать, наговорить злых слов и даже пощёчину влепить, но и так же быстро остывала, успокаивалась и порой жалела о своей несдержанности. Так что, едва проснувшись, она бросилась к Мавре и вскоре уже живописала ей подробности своего вчерашнего приключения. А та, всё ещё виноватая и тихая, ужасаясь, хваталась за грудь, представляя, в какую беду едва не угодила её «голубка».

— Скажи, ради Христа, зачем тебя понесло туда на ночь глядя? — не выдержала Мавра, когда Елизавета окончила повествование.

Та вздохнула.

— Уйти хотелось куда глаза глядят, чтобы не видеть никого… Но не могла же я одна и в дамском платье по слободе шататься, потому и пришлось в кавалера рядиться… Кто же знал, что на моей земле этакие бесчиния творятся! Ничего, я уж управляющему велела разобраться с этим вертепом как следует, пусть-ка кабатчика в холодную на недельку посадит для вразумления, чтобы впредь чинно своё заведение содержал!

Однако события, неделями не заглядывавшие в Елизаветину жизнь, вдруг посыпались, ровно зрелые яблоки на ветру, и вечером обе, и Мавра, и её госпожа, как в далёком детстве, делились секретами, сидя в беседке на косогоре. Новости настолько выбили Мавру из равновесия, что она напрочь забыла даже про самую большую печаль последних дней — куда-то запропастившийся флакон с проклятым старухиным зельем, который она, едва придя в себя, безуспешно искала по всей комнате.

— Не чудо ли, что посланец Кирилла появился именно теперь? Когда я уж и надежду свидеться с Алёшей терять начала, маловерная… — Елизавета вздохнула и перекрестилась на купола монастырских храмов за рекой, что отливали в багрянце заката червонным золотом. — Это снова мне Господь знак посылает, что мы с Алёшей будем вместе! Господи, как я счастлива, Мавруша!

Мавра свернула лист плотной сероватой бумаги, исписанный угловатым почерком, и протянула Елизавете.

— Почём ты уверена, что эпистолу эту впрямь Берсенев сочинил? — Она недоверчиво качнула головой. — В нём нет ни подписи, ни обращения, а почерка его ты не знаешь. Да и не сказано ничего толком — «Податель сего, ежели ваша милость пожелает, сможет оказать вам услугу, кою я имел дерзновение обещать вам в отношении нашего друга да так и не исполнил…» Слова сии можно как угодно толковать.

— Вот как раз именно эта туманность и убеждает всего боле, что писал Кирилл. — Елизавета зябко поёжилась и запахнула плотнее мантилью — ветер с реки дул холодный и резкий.

В беседке над кручей нынче было неуютно, хмурый багровый закат разливался за рекой, подсвечивая пышные, точно горка взбитых сливок, облака — видно, со стороны Владимира надвигалось ненастье, — и на фоне кровавого неба зловеще темнели стены монастыря.

— Вот ежели б он всё прямо написал, я бы не усомнилась, что сие происки наших зложелателей, — возразила Елизавета нетерпеливо. — Впрямую этакие вещи не говорятся, тем более глупо доверять их бумаге и во сто крат глупее вручать сие малознакомому человеку. А Кирила Петрович не дурак. Он и впрямь был в свите сестрицы Аннушки, что сопровождала их с герцогом в Киль, тебе ли не знать!

— Так и что с того? — Мавра пожала плечами. — Эскорт сопроводил Её Высочество в Голштинию и вернулся в Петербург. Я Берсенева и не помню вовсе. В те поры там поавантажнее кавалеры водились.

— Да я тебе не о кавалерах говорю! — Елизавета рассердилась. — А о том, что Кирилл действительно за границей был и вполне мог познакомиться с этим французом!

— Даже коли так и письмо вправду передал Кирилл, ты же ничего не знаешь об этом письмоносце. — Мавра хмурилась и вообще отчего-то была непривычно озабочена, и её реакция обижала и сердила Елизавету — она поделилась своей радостью, а та, вместо того чтобы возликовать с нею вместе, всё какие-то козни прозревает. — А коли он послание не Алексею Яковлевичу, а генералу Ушакову доставит? То-то сроднице твоей любезной радости будет! Враз за реку переселишься!

— Маврушка! — Елизавета топнула ногой. — Ты будто не хочешь, чтобы мы с Алёшей свиделись!

Мавра подняла на подругу усталые, с залегшими под ними тенями глаза и вздохнула.

— Я хочу, голубка, чтобы ты счастлива была, — проговорила она печально. — Ты не желаешь меня услышать: с Алексеем Яковлевичем вам вместе не быть. Ты же не дура, право слово, не можешь сие не разуметь.

Елизавета задохнулась, а Мавра схватила её за руку и, притянув к себе, зашептала в самое ухо:

— Пойми, душа моя, не позволит тебе рябая жаба с ним свидеться. Она ведь ясно дала сие понять. Сперва его вон услала, а после и всех, кто вам помочь мог. Нешто ты не видишь: коли упорствовать станешь, она его пуще нынешнего зашлёт — вовсе на край света! Отступись, голубка! То будет лучше и для тебя, и для него…

— Слушать не желаю! — Елизавета вырвала руку и шагнула из беседки прочь.

— Тебе с ним вместе быть, только ежели сама на престол сядешь, — негромко проговорила вслед Мавра, и Елизавета обернулась, вздрогнув.

Подруга смотрела со странным выражением — не то насмешкой, не то злорадством, не то сожалением.

— Ну так как? Станешь ради любезника революцию чинить?

— Что ты говоришь? — в ужасе прошептала Елизавета, отступая. — Замолчи!

— Ну а коли нет, так забудь его. Не терзай ни себя, ни Шубина.

* * *

С отъездом цыганки спокойствие к Прасковье не вернулось. Теперь ей казалось, что Мавра стала холодна и отчуждённа. И ужасно мучило чувство вины за то, что выдала Елизавете её тайну. Несколько раз она пыталась поговорить с подругой, объясниться, оправдаться, но та откровенничать не пожелала. Видно, хотела забыть случившееся поскорее, Прасковья её понимала.

Елизавета в последнее время тоже, казалось, не замечала Прасковью, к себе не звала, не заставляла помогать с утренним туалетом, не приглашала почитать на ночь или просто поболтать втроём, как бывало раньше. Такой неприкаянной и брошеной Прасковья не чувствовала себя ещё ни разу в жизни, не зная, куда деться и чем заняться. Она даже начала жалеть, что старшая сестра Анастасия, ябеда и шептунья, которая всегда доносила матушке про её проказы и оплошности, вышла замуж и оставила двор. Будь Настасья здесь, ей всё же не было бы так одиноко.

Между тем после мгновенного разлада Мавра, казалось, стала ещё ближе