Александр Христофорович насупился.

– Не начинай, Миша. Я рад тебя видеть… – он с силой отвел руку Воронцова, которая сжимала его за запястье. – …Но есть границы…

– Как я посмотрю, для тебя никаких границ нет! – вспылил друг. На самом деле он тоже был горяч, но скрывал это за стеной ледяного хладнокровия. – Все боятся тебе сказать. За мной не пропадет! Куда ты катишься? На кого похож? Почему еще не в Финляндии?

Лицо Шурки исказила мучительная гримаса.

– Напомнить, что такое дело чести? Ты что, танцовщик? Шампанское к полудню! Ах ты, мерзавец! – Воронцов хотел бы надавать Шурке пощечин и сразу, не заходя обратно в комнаты, увести с собой. Как есть, в белой открытой на груди рубашке и рейтузах без сапог.

Но Бенкендорф не готов был уйти.

– Я знаю, что обо мне говорят…

– Не знаешь! Ты живешь на деньги этой… Как содержанка! Сюда не могут показываться ни твой брат, ни сестры!

– Они считают меня недостойным. Мне никто не нужен! Если тебе она немила, то убирайся! – рявкнул полковник. – Подобру! Пока не бью. И запомни: я счастлив! Завидно?

– Срамно, – отрезал Воронцов. Он уже отпустил друга, понимая, что тот не уйдет. И будет кричать, доказывая свое право валяться в грязи, пока не надоест.

– Не заставляй меня гнать тебя, – простонал Бенкендорф. – Поймешь, когда полюбишь.

Михаил Семенович поморщился.

– Она тебя использует. И мучает даже не ради удовольствия, а ради твоих связей. Которые ты, кстати, стремительно теряешь.

Шурка вцепился в волосы руками и силой тряхнул. Но ему не полегчало. В голове стоял тот же звон, что и накануне. Все последнее время.

– Уходи, – прорычал он. – Уходи! Христа ради! А то я тебя ударю!

Воронцов ушел. И в тот же вечер был у вдовствующей императрицы.

– Я счастлива, что хоть один друг отважился к нему пойти, – заявила та. – Но его заблуждение так глубоко, что только время способно изменить картину. Время и боль.

– И вы позволите? – не поверил собственным ушам Михаил Семенович.

– Да, – жестко произнесла царица-мать. – Он должен через это пройти. Сам. Вы умеете владеть своими страстями, Сашхен нет. Он добр, как теленок. – Мария Федоровна помедлила и ласково взяла гостя за руку. – Вы только не вздумайте обижаться на него. Ему нужен друг.

Воронцов остался при своем мнении. В ту минуту казалось, что они разругались насмерть.

* * *

Александр Христофорович сознавал, что друг прав: Жоржине нужны его связи. А он сам – как получится.

– Ведь ты ее знаешь, – допытывалась актриса про великую княжну Екатерину Павловну. – Устрой нам встречу.

– Ты с ума сошла? – без обиняков осведомился полковник. – То, что я флигель-адъютант государя, не дает мне права…

– А то, что ты воспитанник вдовствующей императрицы?

Бенкендорф понял, что с живого с него не слезут. Жоржина умела брать за горло. Тем более что он боялся ей отказывать.

– Ты понимаешь, чего мне это может стоить?

Она уже напевала куплет из нового водевиля «Принцесса-прачка» и вертелась у зеркала.

Шурка знал: если не сделает, окажется разжалован в привратники. И готов был разбиться, чтобы получить похвалу.

Дежурство в Павловске помогло ему увидеть Екатерину Павловну, которая часто бывала у матери. Любила кататься по реке на лодке с парусом и изо дня в день что-то обсуждала с послом в Вене Куракиным. Бенкендорф даже разведал, что именно. Но со своей пассией делиться не стал. В какой-то момент он понял: у них разные цели. И никакая любовь не скроет истины: Жоржина старается для Бонапарта, а ему долг повелевает стараться против.

К царевне это имело прямое отношение. Мать, непримиримый враг корсиканца, прочила ее за недавно овдовевшего австрийского императора. Или, на худой конец, за любого из его братьев и племянников – эрцгерцогов, занимавших командные должности в армии. Хофбург[21] стал излюбленной целью великой княжны. Там она намеревалась развернуться во всю ширь своего недюжинного ума и взбалмошного характера. Эта юная женщина – предприимчивая, как бабка, и вспыльчивая, как отец, – мечтала возглавить крестовый поход против узурпатора французской короны. А сам корсиканец считал ее настолько серьезной помехой, что предпочел бы жениться, чем отдать австрийцам. То ли рассчитывая, что под его присмотром она будет неопасна? То ли желал заполучить этот ум и этот темперамент на свою сторону?

Сопровождаемая фрейлинами Екатерина Павловна шла по анфиладе комнат в придворную церковь. У Бенкендорфа была всего минута, чтобы обратиться к ней с просьбой. Он продиктовал Жоржине ни к чему не обязывающую строчку – его бы собственный почерк узнали – и держал свернутую бумажку наготове, в рукаве.

За ужином у Марии Федоровны флигель-адъютант осмелился показать царевне край записки. Чем вогнал молодую женщину в крайнее изумление. Но Като родилась не промах – ухаживания кавалеров ее не смущали. За ней считали поклонников, как за ее великой бабушкой. А скандал вокруг имени Александра Христофоровича делал его интересным объектом для исследования.

Он очень рисковал. Не только перед государем, но и перед своей покровительницей – вдовствующей императрицей. Заметь та немой сговор, и полковник больше никогда не оказался бы за ее столом. Более того, отправился бы служить, куда Макар телят не гонял, и генеральский чин навсегда остался бы для него журавлем в небе.

Теперь Като шла в церковь и, поровнявшись с флигель-адъютантом, уронила шаль, которую несла в руках, чтобы накинуть в храмине. Там было свежо, а за столом у матери душновато.

Полковник мигом поднял теплый комок кашемира, сунув в него записку и успев заметить многозначительные взгляды, которыми обменялись сопровождавшие царевну фрейлины. Уж эти-то кумушки знали о делах хозяйки, но, если бы не умели держать языки за зубами, простились бы со своими теплыми местечками.

В записке было названо место – Каменный остров, напротив отмели. Лодки катающихся встречались там постоянно. Великая княжна прогуливалась около двух часов пополудни, когда солнце припекало и от воды не тянуло сыростью. Возможно, Екатерина Павловна, дама далеко не безупречного поведения, рассчитывала на нечто иное. Но Бенкендорф привез с собой Жоржину и начал уже за час до назначенного срока курсировать по глади вод. Туда-сюда, туда-сюда. Он сам правил парусом, а спутнице приказал навалиться на рулевое весло. Лишних глаз не было.

Когда полковник заметил катер царевны, он резко развернул свое суденышко и пошел на сближение. Какое-то время лодки двигались бок о бок.