Эта речь произвела сильное впечатление на собравшихся. Мария Федоровна заплакала. Все знали, что в Вене не потерпят православную царевну. А переход великой княжны в другую веру ронял достоинство России.

– Возможно, ради войны, ради союза австрийцы и согласились бы, – продолжал безжалостно добивать вдовствующую императрицу сын. – Но потом Като постигла бы участь незабвенной Александры. Вы не устали терять дочерей, мадам?[22]

Мария Федоровна уже рыдала в голос. Бенкендорф еле сдерживался: она не заслуживала такой выволочки! Тем более публично. Или… Именно публично?

Неужели они снова играют? Для окружающих проговаривают то, что в кругу семьи решено давно и негласно? Завтра полтора десятка языков озвучат и раскрасят сцену при дворе.

Недаром князь Куракин, вернувшийся в Петербург для того, чтобы уладить брачные дела, ерзал на стуле.

– Католический фанатизм в окружении императора Франца и его кузенов сильно преувеличен, – подал голос посол. – Сами они смеются этому…

– В кругу семьи, может быть, – отрезал государь. – Но на официальных церемониях продолжают исполнять любую прихоть духовенства. Счастье, что у них еще не сжигают еретиков!

За столом начали креститься.

– А во Франции дух католицизма столь же силен? – с любопытством осведомилась великая княжна.

Она обращалась прямо к Бенкендорфу, и ему пришлось спешно говорить:

– Насколько я заметил, нет, ваше высочество. Хотя Бонапарт и восстановил отношения с Римом. Церкви открыты. Кто хочет, слушает мессу. Но, сказать по совести, желающих мало. Французы чувствуют себя веселее без пасторов…

– Веселее не значит счастливее! – Мария Федоровна обожгла воспитанника взглядом, и тот понял, что опять сморозил чушь.

– Чтобы развестись, Наполеону потребуется разрешение Папы, – с неудовольствием заметил государь.

– Корсиканец собирается разводиться? – удивлению собравшихся не было границ. Вот новость, которой завтра будет занят весь город. – Но кого же он выберет? Династия – не шутка!

Все глаза разом уставились на великую княжну Екатерину Павловну. Она молчала, потупляя очи. Щеки заливал румянец смущения. То была минута ее торжества.

– Или одна из австрийских принцесс, – мстительно подал голос Куракин.

На него зашикали.

– В Австрии все уже готово к войне. Мира они не потерпят.

– Если проиграют, могут откупиться рукой любой из дочерей Францы. Марии-Луизы, например.

Екатерина Павловна обвела собравшихся презрительным взглядом. В своем воображении она уже ехала в Париж, победив и неприязнь Папы, и политические планы собственной родни.

Но государь посчитал нужным вернуть сестру к реальности.

– Принц Георг переходит на нашу службу, – провозгласил он, поднимая бокал рейнского. – Прекрасный повод поздравить его, господа!

Со всех сторон послышались одобрительные голоса, хлопки и счастливые пожелания.

– А позвольте спросить, – раздался мягкий голос графини Ливен, воспитательницы великих княжон, – какой род войск предпочитает ваше высочество?

Это был вежливый вопрос. Из тех, что задают, заранее приготовившись. А остальные думают: ну почему он не пришел мне в голову? Так к месту! Так верно!

Собравшиеся с одобрением уставились на старушку. Она всегда все говорила и делала правильно, была другом августейшей четы, своих воспитанниц, всего человечества. И твердо намеревалась стать другом этого носатого хилого юноши, раз уж ему отдадут руку царевны. Бедный мальчик! Его, должно быть, совсем не воспитывали!

Принц, радостный тем, что к нему обратились, просиял.

– Я осмелюсь сказать, – начал он, чуть запинаясь от волнения, – что всю жизнь мечтал о гражданской службе. Приносить пользу в администрации, на мой взгляд, не менее полезно…

Его голос потонул в возмущенном гуле. Никто не сумел сдержаться. Статская служба во время войны? Курам на смех! И он еще называется принцем! Шурка скроил такую презрительную рожу, что сидевший напротив царевич Николай поперхнулся. Мол, мне мешают говорить, что думаю, а ведь все того же мнения!

– Тише, – над столом прозвучал властный голос императрицы-матери. – Я уверена, что не только армейская стезя достойна благородного человека. Что он может…

– Не может!

Никто не ожидал этого вскрика. Красный от негодования великий князь вскочил с места. Его волосы стояли дыбом. Кулаки сжимались. Но при всей воинственности он был похож на затравленного зверька.

– Дворянин, отказывающийся умирать во время войны, – трус! Вы хотите отдать сестру Като за труса?!

– Ваше высочество! – попытался унять Николая его воспитатель генерал Ламздорф. – Немедленно извинитесь!

Куда там! Царевич уже понимал, как строго его накажут. Продолжая пылать праведным гневом, он рванулся к двери, не в силах сдерживать клокотавшие в его груди чувства. Никс бежал по столовой, задыхаясь от слез, и совершенно не знал, что с собой делать.

На лицах гостей застыло дурацкое выражение: мы знаем, что ничего не произошло. Принц Ольденбургский хлопал глазами, не понимая, в чем дело: последнюю фразу царевич проорал по-русски. Мария Федоровна не подавала вид, что смущена, но поменяла цвет с пудрено-белого на пунцовый. Великая княжна торжествовала: претендент сам опозорил себя. Должна ли она что-нибудь говорить, доказывая его ничтожность?

И только один государь был доволен. Он, конечно, изобразил лицом смятение. Но голубые живые глаза одобрительно взирали на картину семейного бедствия. Пока его родные, как лебедь, рак и щука из басни Лафонтена, тянули каждый в свою сторону, он избавлялся от их опеки и получал возможность твердо, без помех вести свою линию. Като выйдет за этого шута. Русские корабли встанут в Ольденбурге и парализуют любые действия союзных французам голландцев на Балтике. Если шведы не пошевелятся – а они получили знатный урок – Петербург будет защищен.

«Какие, однако, хорошие чувства владеют братцем Николя! Только бы он научился ими владеть!»

Обед был испорчен, и еще до горячего Мария Федоровна подала гостям знак расходиться. Что крайне не понравилось Крылову, минуту назад прикончившему пятую порцию черепахового супа. Только он нацелился на жаркое, и на суфле, и на страсбургские колбаски…