И если БАМ разрушится, что тогда? Попробуем нарисовать картину. Дальний Восток уже еле держится при России на ниточке Транссибирской магистрали. Экономическая и этническая экспансия Китая и Кореи постепенно оторвёт его от нас и растворит в своём море. Далее – Китай двинется на Забайкалье и Сибирь: уже и сейчас рынки сибирских городов заполнены китайскими товарами и торговцами. Если этому движению не будет противопоставлена собственная жизненная сила, то китайская или иная колонизация этих территорий и потеря их для России неизбежны. Дело здесь не в политике, а в неумолимых и неостановимых экономических и этносоциальных процессах. Чукотка, Камчатка и Курилы станут предметом дележа между Японией и Соединёнными Штатами. Якутское золото и алмазы, нефть и газ Севера окажутся их совместной добычей. Это не фантазии: в 1918 году мы уже такое проходили. Чем станет тогда Россия? Опустошённым, разорённым, безъязыким обрубком в границах 1480 года? И за счёт чего будет тогда жить и богатеть Москва, ныне всевластная, ныне так презрительно-равнодушная к нуждам кормящей её страны?

«Сказал Экклезиаст: суета сует, всё суета. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после».

Русский народ явился на землю и совершил свой путь: не очень долгий, тяжёлый, жестокий и великий. Что впереди – не знает никто. Радужных перспектив не видно. Быть может, впереди небытие. Что ж, все народы, явившиеся на землю, погибнут. Придут новые на их место, и о том, что было, и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после. И всё-таки не хочется умирать. Может быть, оживут города и посёлки, воспрянет промышленность, поднимется производство, мы все начнём работать и зарабатывать – по заповеди, в поте лица своего, а не унижением, обманом или преступлением.

Может быть, русский язык переживёт время самоунижения и вновь вернётся на путь святости и подвига, как Байкальский разлом переходит в устремлённые к небу хребты Станового нагорья?

За последние двадцать лет Дальний Восток стал для нас – питерцев, москвичей, тверичей, рязанцев – неизмеримо более дальним. Раньше у нас у всех были родственники или знакомые: в Южно-Сахалинске, или в Петропавловске, или в Хабаровске, или в Комсомольске-на-Амуре, или во Владивостоке. Теперь их почти не осталось. Разрыв связей с центром и миграция в центр (интенсивность этой миграции сдерживается только материальными возможностями) – вот фон, на котором проходит жизнь современного Дальнего Востока. Федеральная политика, конечно, корыстная и безумная (вспомним хотя бы развал торгового и рыболовецкого флота, вспомним пресловутые отключения в Приморье электричества и тепла), – не более чем следствие общего стремления русского мира бежать с дальневосточных рубежей куда глаза глядят. Что, в свою очередь, имеет своим следствием дальнейший разрыв связей. Замкнутый круг.

С другой стороны, не всё мрачно. Дальний Восток живёт и не слишком уж бедствует. Правда, его бытие очень контрастно. Есть страшная разруха: прибрежные посёлки Сахалина, например. Или брошенные военные базы. А тут же рядом – плодородная земля, огороды, картошка, красная рыба, строящиеся дороги, японские джипы, хорошие нефтяные заработки… Здоровый генофонд: народ на Дальнем Востоке красивее и здоровее, чем в европейском Нечерноземье. И ноты реального патриотизма. Один намёк на возможность сдачи Южных Курил Японии вызывает негодование, бурное и более действенное, чем все отключения электричества вместе взятые. Может быть, и пик эмиграции уже пройден. На Дальнем Востоке растут дети. Им там нравится. И они – пока – никуда не хотят уезжать.

В общем, Дальний Восток – это свет и тени. Там воздух пропитан морской влагой и всегда туманен, а морская вода отражает солнце более ярко, чем оно само по себе светит. Мало что можно здесь рассмотреть, если разглядывать впрямую. Остаётся полагаться на боковое зрение.

На Дальнем Востоке я был более десяти лет назад. С тех пор там, конечно, многое изменилось. Но я решил в рассказе ничего не менять: всё равно за жизнью не угонишься. Во время поездки я что-то познал, чего-то не заметил; что-то рассмотрел, что-то скрылось от меня в сыром тихоокеанском тумане. Нет ясности. Но есть впечатления. По крайней мере, на их непосредственность читатель может положиться.

В самолёте – туда

Иркутск – Владивосток. Вылетаем из Иркутска – и внизу появляется Байкал. То есть: земля, потом горы – а потом обрыв. В бездну. Граница мира. Край Земли. Темно. Синяя вздыбленная линия. Лишь потом видны становятся, играют на солнце волны Байкала. И открывается всё его море.

На подлёте к Владивостоку, за огромной водной многорукавностью, многохвостностью Амура, где начинается Уссурийская тайга, – горят леса. Странно это выглядит с самолёта. Как будто маленький костерок кто-то палит в лесу. С высоты одиннадцати тысяч метров огромный и страшный пожар выглядит маленьким костерком. В одном месте дымится, в другом, в третьем, в десятом… В Хабаровском крае, в Приморском, в Маньчжурии. Там-то вон виден уже Китай, Маньчжурия.

Пролетели озеро Ханка. И пожары кончились. Зелёный и безмятежный каракуль тайги. Такое всё милое, такое зелёное. Ни дорог, ни селений. Ровный меховой каракуль. Мох-мех.

Прилетел

Вылетал я – было прохладно, восемнадцать градусов. Хорошо. Вот, думаю, не тяжело будет во Владивостоке с рюкзаком таскаться. На подлёте к Артёму, когда уже в иллюминатор видно Японское море: «Температура воздуха в аэропорту города Владивостока плюс тридцать градусов». Попал!

Я ещё не знал, до какой степени попал. Климат Приморья и особенно Владивостока, с нашей среднерусской точки зрения, ужасный. На благообразном языке это называется – муссонный. Дикая влажность, дышать невозможно, давление скачет, от жары падаешь, холод пробирает до костей, ветры налетают и валят с ног, и к тому же – как придёт циклон (или тайфун, это одно и то же), а приходит он летом раз в неделю, – так начнётся: ливень, потом дождь, потом в воздухе висит отвратительная мелкая морось, потом опять ливень, потом опять дождь, опять морось – и так пять-шесть дней без просвета. И температура: двадцать восемь – тридцать. Не знаю, как местные жители, а приезжий скоро начинает чувствовать себя рыбой в аквариуме. Крыша едет. Обсушиться негде: даже в доме на батарее ничего не сохнет. Утром натягиваешь штаны, рубаху – а они ещё мокрее, чем вчера.

Прилетел я, правда, в короткий просвет между циклонами. Светило солнце и давила тяжкая жара.

Всех прилетающих во Владивосток поджидает одна засада. Транспорт. Аэропорт расположен от города далеко: шестьдесят километров по трассе. А транспорт не ходит. Никакой. Вообще. Во всяком случае, так было, когда я прилетел. Может быть, специально повезло… Значит, такси. Представьте себе цены. Они вполне сопоставимы с ценой авиабилета. Поторговавшись и найдя попутчиков, можно договориться за более приемлемые деньги.